Любовный рингтон

Стоишь на станции метро,

В оригинальном дерзком стиле

Паришь, прищурившись хитро,

Маячишь в длинном коридоре,

Сидишь в конторе за столом,

Проделав лаз в глухом заборе,

Вторгаешься в закрытый дом,

Настырно следуешь за мною,

Крадёшься тихо по пятам,

Под ярким солнцем и луною

Ты возникаешь тут и там:

В одной из лож на стадионе,

В бильярдном клубе, казино,

Участвуешь в аукционе,

Пьёшь в баре водку и вино,

На кубке мира по хоккею,

На празднике Курбан-байрам…

Я понимаю, что дурею,

Готов послать ко всем чертям

Гнетущий тяжко образ наглый,

Чтоб он не донимал меня.

Стал организм пассивный, дряблый.

Фантом любви – тому вина.

Меня преследует он всюду.

Усугубляется психоз.

Подобно наважденью, чуду,

Грядёт чреда метаморфоз:

Ты день – прелестная богиня,

Другой – начальник и прораб,

То лысый манекен в витрине,

То медсестра и эскулап.

Маниакально-депрессивный

Развился у меня синдром.

Я возбуждённый, агрессивный,

Хлещу без колы виски, ром,

Но изловчусь, схвачу виденье,

В пивную бочку запихну,

Пущу без тени сожаленья

С моста Москвы-реки ко дну.

Тайные желания

Палки в колёса судьба мне вставляет,

Загородив к наслаждению путь.

Мыслями похоть хитро управляет:

Вижу в мечтах я избранницы грудь

И прижимаю холёное тело,

След оставляю зубов на плечах,

Между лопатками глажу умело,

Ногти целую на стройных ногах,

Пятки лижу, каждый розовый пальчик,

Нежу колени и бёдра внутри,

Пылко шепчу: «Ты милашка и зайчик», –

Попу крутую щипнув раза три,

Талию тонкую сжав, как тисками,

Ловко массирую плоский живот,

Бюста касаюсь в аффекте губами,

Облобызав восхитительный рот,

Шею пометив засосом синюшным,

Мягко по уху скольжу языком…

Сделав любовницу воском послушным,

В сексе себя ощущаю творцом!

Жизнь в метро

Сияют станции подземки,

К окну худой брюнет приник.

Играет плеер у шатенки,

Бубнит насупленный старик.

Студент читает книгу сидя.

На поручне повис мужик.

Клим едет, давку ненавидя,

Хотя давно уже привык

К толкучке метрополитена,

Угрюмым лицам, хмурым лбам.

Сам закисает постепенно,

В брюзжащий превращаясь хлам.

Ворчит, подавлен лиц мельканьем,

Сумбуром, гамом утомлён,

Обеспокоен ожиданьем,

Рекламой пёстрой раздражён.

В минувшие года он рьяно

По эскалатору бежал,

Локтями действовал упрямо,

Блондинок взглядом провожал

У турникетов и в вагоне,

Вдыхая запахи волос,

К ним прижимался на перроне,

Мечтая целовать взасос

Толпой притиснутое тело.

При виде трепетных ресниц

Кровь залихватская кипела,

В любви не ведая границ.

Какие чудные созданья

В метро встречались каждый день!

Их ног случайные касанья

Взывали: «Расстегни ремень».

Щипал он ляжки, гладил плечи,

Очками в клочья рвал чулки.

Немедля назначались встречи…

Теперь хиреет от тоски.

Противен даже зрелым дамам.

Потёрты профиль и анфас.

Седой, в морщинах, с грубым шрамом,

В душе Клим светский ловелас.

Поспорив с долей бессердечной,

Старушку он зажал в углу.

Она стонала до конечной…

Поскольку ей свело скулу!

Мечты некрофила

Я снова тестирую память,

Зубрю монотонно стихи.

Желанье – безумно буянить

И разнообразить грехи.

Читаю строку за строкою

Лиричных признаний слова –

В мечтах вижу музу нагою

На цинковой крышке стола.

Смешались романтика, властность,

Потребность довлеть, ублажать,

Порочная тёмная страстность,

Стремленье любовь доказать.

Запоздалое прозрение

Татьяна Кулькова тащилась с работы,

Она прозябала в заштатном НИИ.

На ней были дети, с готовкой заботы,

Возня по хозяйству, задачи швеи.

Авоська вмещала пакеты и пачки.

Танюша ворчала: «Где преданный джинн?

Соседи имеют престижные тачки –

Я каждые сутки плетусь в магазин».

Она закупила сосиски и сало,

Картофель, цветную капусту и лук.

К концу полугодия Таня устала:

Одышка и сердца назойливый стук.

На улице, рядом с дверьми магазина,

Она увидала мальчишку в пыли.

Нечёсаный, жалкий, сжимал он корзину,

Сандалии пёстрою грязью цвели.

Он хныкал, размазав по рожице сопли,

Ручонку протягивал, что было сил.

Столица плодила озлобленность, вопли,

Никто попрошайку не озолотил.

Кулькова вздохнула печально, тревожно,

Свободной рукою смахнула слезу:

«Бесчувственный мир! Всё бездушно, безбожно!

Пусть трудно самой, сироте помогу!»

Поставив у лужи поклажу, Татьяна

Достала сардельку и хлеб посвежей.

Подросток взирал на неё, как на манну,

Сметелил батон, отогнав голубей.

Кулькова кормила его щепетильно,

Добавила сыра, кусок ветчины,

Погладила, поцеловала умильно,

Одёрнула с дыркой на попе штаны.

Вдруг взвыл христарадник, вопил, как белуга,

Истошно горланил, поднял весь квартал.

Из двух ресторанов сбежалась обслуга.

Народ прибывал, а пацан верещал,

Желая, похоже, большого скандала:

«Она – педофилка, держите её!

Весь лоб обсосала, за яйца хватала!» –

Рекою помойной струилось враньё.

Татьяна стояла столбом онемело,

Не в силах поверить в бессовестный трёп.

В ней горечь жестокой обиды кипела.

Парнишка напраслину нёс и поклёп.

«Смотрите, она мне совала порнуху, –

Из старой корзины извлёк он журнал, –

Сказала, читай, и дала оплеуху,

А здесь групповуха, инцест и анал.

Глядите ещё, – протянул он сардельку, –

Фаллический символ, не вру, хоть убей!

Пихнула насильно мне в рот, лицедейка,

Стоял я спокойно, кормил голубей».

В толпе раздавались сумбурные охи,