Любожид

Утром того же отъездного дня семилетняя Ксеня Рубинчик, стоя перед низким пюпитром, таким сиротливым в совершенно опустевшей детской комнате, с брезгливым выражением на лице водила опломбированным смычком по опломбированной скрипке и капризно кричала через стену.

– Ма! Я не могу играть на этой скрипке! Она не звучит!…

Конечно, в другой ситуации Неля нашла бы какие-то мягкие слова, которые примирили бы дочку с этой дубовой скрипкой. Но сейчас, надрываясь в попытках запихнуть в чемоданы уйму детских вещей, консервы, постельное белье, крупу в коробках, одежду на все сезоны, стиральный порошок, обувь, мыло, лекарства, кухонную утварь первой необходимости и еще черт те что, что наверняка понадобится там, на Западе, Неля вдруг взорвалась, ринулась в детскую и заорала на дочь:

– Я кому сказала, что звук не имеет значения!

И увидела расширившиеся от испуга глаза дочки.

И поймала себя на том, что могла сейчас ударить Ксеню – наотмашь, изо всей силы, словно это Ксеня была виновата в ее душевном остервенении и в том, что этот мерзавец, этот подлец, этот сукин сын даже в последнюю перед отъездом ночь не ночевал дома. И что-то надломилось в Неле, треснуло, как стекло, – она прислонилась к стене, закрыла глаза и зарыдала, бессильно опускаясь на пол.

– Мамочка! Мама! Я буду играть! Я буду… – подбежала к ней Ксеня, еще больше испуганная ее плачем.

– Прости меня… Доченька… Прости… – Рыдая, Неля протянула руки к дочке, обняла ее и повисла на ней.

– Мамочка… Мама… – заплакала Ксеня.

Тут из прихожей послышался скрип ключа в наружной двери, и девочка обрадованно рванулась туда:

– Папа! Папа пришел!

Но это был не папа. Это Нелины отец и мать привезли Бориску, который у них ночевал, а также три пустых чемодана для упаковки вещей и две тяжелые сумки с продуктами, которые мать достала неизвестно где. Хотя отца Нели уже уволили с работы «в связи с лишением допуска к секретным разработкам» и вычеркнули из списка в закрытом распределителе продуктов на Смоленской площади, ее мать, пользуясь старыми связями, ухитрялась добывать и дефицитные продукты, и кое-что из одежды. Ксеня, выскочив в прихожую, громко приветствовала бабушку и дедушку.

– Ну что? – сказала ей бабушка с вызовом в голосе. – Где твой отец?

– Не знаю. Мама плачет… – ответила девочка.

– Раньше надо было плакать, десять лет назад… – проворчала бабушка, снимая боты и мокрую от снега шапку.

– Фира! – одернул ее дед, раздевая внука. – Ты ничего не знаешь. Может, его задержали.

– Сейчас! – саркастически отозвалась бабушка. – Задержали его! Если бы его задержали, то они уже были бы здесь с обыском! А так… Я б тебе сказала, кто его задержал, если б не дети!…

В этот момент открылась входная дверь – на пороге стоял Лев Рубинчик. Его лоб был залеплен грязным пластырем, руки и небритые щеки иссечены порезами, а куртка – в запекшихся пятнах крови.

– Папа!!! – испуганно закричала Ксеня.

– Ничего, ничего, дочка… – сказал он ей, болезненно улыбаясь. – Я в порядке. Только плечо… – И объяснил на молчаливый вопрос в глазах тестя, тещи и Нели, которая вышла из комнаты: – Я разбил машину. Вдрызг…

Ксеня и Бориска бросились к окну.

Действительно, внизу, под балконом, водитель технички отцеплял тросы от разбитых «Жигулей» Рубинчика. У машины был смят весь передок и выбито лобовое стекло.

– Где это случилось? Как? – спросил у Рубинчика тесть.

– В Сокольниках. Вчера вечером. Скользко. Врезался в столб… – объяснил Рубинчик, пытаясь снять с себя куртку и кривясь от боли в плече.

– Ты не мог позвонить? – сухо спросила Неля.

– Я был без сознания, – сказал он и посмотрел ей в глаза. – Но я отдал пленки. Можешь не волноваться.

– А ты говоришь! – укорил свою жену отец Нели и поспешил к Рубинчику. – Подожди! У тебя, наверно, вывих плеча! Ничего не надо снимать! Сейчас я отвезу тебя к одному человеку! Экстрасенс! Волшебник! А иначе как ты поедешь? У вас же поезд через десять часов!

– А кто будет платить за ремонт машины? – спросила теща.

– Страховка, – сказал Рубинчик и поставил в угол к уже упакованным чемоданам свой портфель.

Глава 21 Начало длинной дороги

Все человечество происходит от еврейского корня, или, вернее, в себя его включает. В этом смысле приходится сказать, что и сам первочеловек Адам (конечно, вмеcте с Евой) был еврей… Угодно ли нам это или неугодно, но именно это свидетельствуется в евангельской родословной, включая в нее и книгу Бытия… Отсюда необходимо заключить, что и полнота образа Божия в человеке дана в иудее, небесный первообраз человека на земле выражен в иудействе.

Протоиерей Сергий Булгаков