Любушка-голубушка

Когда Ермолаев встал, в большой комнате уже завтракали. По выходным Люба накрывала там, а не на кухне. Было десять. Ничего себе, заспался! Виктор так привык рано вставать, что даже по выходным буквально заставлял себя вылеживаться, но долго спать он не любил, девять – самое позднее, а тут – ну и ну!

Пахло блинами, поднимался пар над круглыми яркими чашками. Дети уже поели, и жена тоже, но она подала мужу блины с мясом и присела рядом с чашкой чаю. Разговор не клеился, и Люба ушла мыть посуду.

Ермолаев смог наконец-то сделать то, что стеснялся при жене: посмотреть на себя в зеркало. Начал-то он это дело в ванной, когда брился, а сейчас снова смотрел – в большой трельяж. В другом, так сказать, ракурсе. Точно впервые рассматривал он свои начинавшие седеть волосы – не то русые, не то серые, прямые светлые брови, узкие серые глаза и сжатые губы. «Старик стариком, уже сорок два. Скоро детей женить, то есть замуж выдавать, то есть Женьку женить, а Таню замуж, так нет, потянуло… в зеркало на себя пялиться! Седина в голову, бес в ребро, так, что ли?»

Женить двенадцатилетнего Женьку и выдавать замуж пятнадцатилетнюю Таню можно было пока не спешить, но Виктор поддался затянувшемуся приступу самоедства.

– Совсем забыла на той неделе зеркало протереть! – воскликнула Люба, неслышно войдя из кухни. – И, главное, «Секунда» кончилась.

Едва сдерживая раздражение, Ермолаев отодвинул чашку, встал из-за стола и пошел в гараж.

Правда, сначала пришлось взять лопату и расчистить дорожку, потому что двор был весь занесен белейшим, тяжелым, влажно пахнущим снегом. Только весной такой снег выпадает! Последний…

В гараже, в привычно пахнущей бензином полутьме, он присел на низкую, удобную подножку машины. Поблескивали стекла «старичка». У Ермолаева был «Опель Адам», раритет, доставшийся от деда, говорили, теперь стоивший больших денег. То есть до дефолта за него можно было хорошо взять, а после него даже те, у кого оставались средства, еще не очухались, чтобы раритеты покупать!

А впрочем, не в том дело. Даже в самые трудные дни Ермолаев и помыслить не мог, чтобы расстаться со «старичком» – курносым, надменным, мышино-серым. Конечно, все в нем, кроме верха, в свое время заменили «победовскими» запчастями. Но Виктор ценил «старичка», и дети его любили. Жалко расставаться. Был в нем тот оптимизм, который со временем появляется у некоторых – не у всех! – старых и дорогих вещей. Так же, впрочем, обретают этот оптимизм некоторые много пожившие люди. Сам Ермолаев оптимистом не был, оттого так любил свой «Адам», так дорожил минутами общения с ним. Но сейчас Виктору показалось, что «Адамовы» стекла поблескивают очень уж уныло. «Ну куда мы с тобой? Оба старики…» – словно бы говорил автомобильчик – именно вот этими ветхозаветными словами, которые Ермолаев в какой-то старой книжке вычитал, и они запали в память, унижая и мучая.

А что, не так? Самому за сорок, ну «Адаму» вообще на свалку истории пора… Нет же, молодится! А она?! Она какая?!

Ну и что? Вот вчера, когда Ермолаев рассказывал, косясь на диктофон, о себе и своей жизни и упомянул про «Опель Адам», она сказала: «Вот бы на нем покататься!» Почему бы и нет? Машина хоть и старая, но чистенькая и ухоженная, как игрушечка. А то нате – предложил девушке свой перемазанный «МАЗ», это ей-то! Да она выглядела бы в нем, как Снегурочка в корзине с углем.

Снегурочка…

Ермолаев вздохнул и вышел из гаража.

Смял в ладонях снежок. Получился он – лучше не надо: тугой и тяжелый. Это тебе не январская крупа, которая из пальцев сыплется, как песок. Руки мерзнут – ничего, отогреет дыханием, зато пробежался туда-сюда по двору – и готов ком. Потом второй – поменьше, и третий – еще меньше. После этого Виктор взобрался на к'oзлы, что стояли у поленницы под высокой липой, и, сломив два прута, облепил их снегом. Приткнул к среднему кому – вроде как руки. Сделал он своей Снегурочке маленький носик, приладил тонкие веточки вместо бровей, шапку снежную, пушистую надел. А что вместо глаз-то придумать? Пришлось взять два уголька – прямо как в той сказке. Только черные они, угольки-то, а Виктору хотелось, чтобы с этого белого лица смотрели на него странные лиловые глаза.

Потом Ермолаев принес из сеней ведра и пошел в будочку к насосу. Показалось или впрямь посматривала из окна Люба?

Виктор сделал вид, будто ничего не замечает. Да и что? Что он такого делает?!

…Поливал он свою Снегурочку из чистенького ковшика, аккуратно и осторожно, оглаживая снежную фигурку горячими ладонями, обрисовывая очертания узких плеч, тонкой талии – пальцами охватить можно, – расходящейся книзу шубейки… И время от времени такое чувство им овладевало, точно не снежная стояла перед ним девушка, а живая. Да где там – он ведь не осмелился бы с ней, настоящей, так-то… Молоденькая, а он… Да и не ровня ей. Вот если бы раньше они встретились… когда он еще не шоферил, а работал главным инженером проекта, гипом, как это сокращенно называется… Выходит, правы были родители, что не пускали его в шоферы?!

Задрожали руки, тесно стало в горле…