Любушка-голубушка

Бытовизм этой метафоры и ее убийственная точность очень надолго пригнули Любу к земле и просто-таки принуждали плюнуть и на себя, и на все окружающее. Однако ведь и у нее имелся свой собственный рюкзак с рудой (пусть она и не знала о том, как это назвал бы Виктор, но чувство долга было у нее развито со страшной силой… а у какой, скажите, женщины, матери двоих детей, да даже и одного, оно не развито?!). И рудой этой были дети. На какое-то время Люба ощутила, что брошена в безбрежное житейское море одна, без надежды на спасение или хотя бы помощь, что тонет – более того, хочет безвозвратно утонуть, погрузиться на дно своего горя и равнодушно закрыть глаза на все, что осталось на берегу и на поверхности этого моря, – но тут ее груз, гнетущий ко дну, неведомым образом начал превращаться в спасательный круг, потянул из воды и удержал на поверхности. Она была нужна детям. И не только Женьке, который учился и которому необходимо было чувство дома, крепкого, надежного тыла. Она была нужна Тане, которая боялась идти замуж за своего Майкла, боялась близости с мужчиной, боялась потерять карьеру и оказаться в зависимости от человека, который мог бросить ее в чужой стране с ребенком… Смешнее всего, что ничего, ну ровно ничего в поведении Майкла не давало ей оснований так думать, но пример отца выбил у Тани почву из-под ног, и Люба начала ненавидеть Виктора за то, что он не только разрушил ее жизнь, но мог разрушить жизни детей. А главное, Люба поняла, что, плачущая, брошенная, несчастная, беспомощная, лишенная работы, она усугубляет настроения Татьяны. Притвориться спокойной и мудрой перед дочерью оказалось легче, чем найти работу. Люба искала ее истово, но помог случай. Она встретила на улице женщину, с которой когда-то очень давно они жили по соседству. Не то чтобы в прежние времена они очень близко общались, да и встреча с соседкой, которая помнила их с Виктором молодыми и счастливыми, не слишком-то Любу порадовала, однако из вежливости пришлось остановиться и поговорить, потому что знакомая шла, неуклюже держа перед собой загипсованную руку. Ольга – Люба с трудом вспомнила ее имя! – ругалась на чем свет стоит, потому что с этим переломом у нее возникли осложнения, и она теряла работу, которую очень любила и ценила. Эта женщина работала продавщицей в мясном отделе Старого рынка в ИЧП своего мужа. Люба с некоторым усилием и его вспомнила. В ту пору Степа Трофимов был прапорщиком, служил в хозчасти Училища тыла. Училище расформировали, народ поувольняли. Степа махнул рукой на армию, которой оказался не нужен, и, помыкавшись, взялся за тот единственный бизнес, который, худо-бедно, будет существовать всегда, при любом общественном строе. Потому что есть людям нужно именно что всегда…

Теперь Степа торговал мясом. Ему нужна была продавщица, но кого попало он брать не собирался, даже если речь шла о его бывшей соседке. Для начала он устроил Любе испытание – и это было самое странное испытание на свете.

Можно предположить, что Степа станет проверять ее на честность.

Однако он проверил Любу на жалость…

* * *

Люба только-только достала ключ из сумки, но не успела его приложить к замку, как дверь сама собой запела и открылась.

– Ох, напугала ты меня, – с досадой сказала соседка.

– Извините, – смиренно пробормотала Люба.

Эту тетку она недолюбливала, хотя, в общем-то, никогда никаких конфликтов с ней не возникало. Впрочем, у Любы Ермолаевой по жизни никогда или почти никогда ни с кем никаких конфликтов не было, а вот хорошо это или плохо, неведомо. Соседку же эту – Лариса Ивановна ее звали, к слову сказать, – Люба недолюбливала потому, что она хоть и не скандальная тетка, но не в меру любопытная. Из тех, кто днями на лавочке возле подъезда просиживает и все про всех знает, каждый шаг обсуждает. Спасало лишь одно – что лавочки около их подъезда не было, однако физиономия Ларисы Ивановны (она вдобавок еще и на первом этаже жила) то и дело мелькала в окошке, которое выходило во двор, и напоминало Любе некий контролирующий орган, живущий вне тела. Просто физиономия с любопытными, то прищуренными, то вытаращенными глазами. В том, что сия физиономия существует не сама по себе, а как бы прикреплена к шее, а та – к сухонькому и в то же время смешно-пузатенькому тельцу, можно было убедиться, встретившись с Ларисой Ивановной около почтового ящика, где она простаивала иногда часами, мертвой хваткой вцепляясь в каждого, кто шел мимо и оказывался достаточно слабодушен, чтобы не сбежать, ну или вот на крыльце, как сейчас. С крыльца обычно ретироваться проще – шмыгнуть внутрь подъезда или, наоборот, во двор, однако Любе крепко не повезло: Лариса Ивановна схватила ее за рукав плаща и придержала:

– Ну что, нашла тебя девушка, которая искала?