Любвеобильный джек-пот

– На самом деле она ее в карцере продержала три дня. Есть у них тут и карцер, представляешь! А там холодно, сыро и крысы еще. Девица, говорят, потом неделю заикалась. Но почему-то не уволилась, работает и по сей день, – хмыкнул Гольцов и вдруг присвистнул: – Та-аак, а это что еще такое?! Кто же это нас тут проведать решил в наше-то отсутствие?!

Тот, кто решил проведать его машину, в средствах был не особо изобретателен. Все, на что его хватило, это проколоть передние колеса и сунуть под левый дворник записку, неровно нацарапанную на куске тонкого серого картона.

– Ничего себе! – воскликнула Лия, прочитав записку и возвращая ее Гольцову. – Это уже улика, Дим! Это уничтожать нельзя.

– Да... Это стоит приобщить.

Он влез в машину, долго рылся в бардачке и наконец вытащил оттуда маленький целлофановый пакетик. Свернул записку за края, сунул ее в пакет и тут же убрал в бардачок.

– Надо же, как перепугались, Дим! – Глаза у нее впервые за все время загородной поездки ожили. – А с колесами теперь что делать? Эвакуатор вызывать?

– Не нужно эвакуатора. У меня две запаски – как знал, кинул в багажник вторую, – похвалился Гольцов, раскрывая багажник. – Мало ли, думаю, что словим на проселочной дороге... Оказывается, нас словили.

– Слушай! А они нам ведь угрожают, да?! – Она присела на корточки и, склонив голову, задумчиво пробормотала: – Угрожают, конечно. Как там было написано: еще раз сунетесь, плохо будет. Кому плохо? Почему плохо? И насколько плохо? А с чего это их так разобрало, а, Дим?

Дима все больше молчал, размышляя.

Он все время размышлял: когда машину домкратил, когда колеса изуродованные снимал, когда потом запасные ставил. Размышлял, сопоставлял, вспоминал все, что наговорили ему испуганные пацаны и одна девчонка с перебитым носом и грязным бантом в коротких волосах. Нестройный хор этих хриплых от вечной простуды голосов до сих пор жужжал в его ушах.

– Санька он хороший... Добрый, – улыбалась застенчиво девочка, поддергивая постоянно сползающие с нее спортивные штанишки. – Он со мной конфетами делился, когда ему Елен Пална приносила.

– И со мной... – раздалось сбоку и сзади, Гольцова окружили со всех сторон; посадили сначала на единственную табуретку, а потом уже взяли в плотное кольцо. – И со мной... А мне однажды полбатона отдал. А сам почему-то есть не стал.

На его вопрос о возможном тайном злодействе Сушкова, все в один голос рассмеялись.

– Да он из своего обеда половину малышам раздавал, хотя и голодал. Чтобы он мог кого убить!..

– А он врал, вот, – обрадованно вспомнила девочка с замызганным бантом.

– Неправда! Сама ты врешь!

– Нет врал, нет врал! Все время врал! – Ее тусклые глазенки наполнились мутными слезами, а обветренные губы задрожали. – Говорил всем и Зое Ефимовне, что Елен Пална к нему больше не ходит, а она ходила, ходила, ходила. Я сама слышала!

Зоей Ефимовной оказалась заведующая. А Еленой Павловной соответственно та самая молоденькая воспитательница, которая втайне ото всех подкармливала Сушкова.

– А вот и нет! Ей бы, знаешь, что Зоя Ефимна сделала бы! – наскочил на девчонку один из старших пацанов. – Она бы ей такого устроила! На цепи бы снова сидела!..

Тут на него зашикали другие его сверстники, и через минуту разговор сам собой затух. Сколько ни пытался потом Гольцов их разговорить, все было бесполезно. Пришлось идти в обход. Он походил по корпусу, внутренне содрогаясь от того, в каких условиях содержатся дети. Поговорил о школе, об уроках. Потом снова подозвал к себе девочку с бантом и, усадив ее себе на колени, начал потихоньку обо всех расспрашивать.

Девочка не была смышленой, нет. Ему приходилось по несколько раз перекраивать на все лады один и тот же вопрос, прежде чем она понимала, чего от нее хотят. Но, поняв, говорила охотно и по существу.

Она рассказала ему, что ее зовут Сима. Что мамка ее опилась и замерзла зимой в нетопленой хате. Папка сидит в тюрьме.

Обычная для страны картина сиротства, подумал тогда Гольцов. Пьянство, наркомания, разгул, преступления...

Ее подобрали и обогрели соседи по деревне. Потом вот привезли сюда. Может, и в какое-нибудь другое место отвезли бы, но тут совсем рядом. Деревня в десяти километрах. У нее тут полно знакомых. Есть даже троюродный брат. Тут много таких... А Саша был здесь чужаком. Очень умным его считали учителя и не любили за это. А заведующая почему-то не ругала. Наказала однажды, когда он убежал. А потом не стала. Он же все время возвращался.

– А в какие дни он убегал, не помнишь? – зачем-то спросил Гольцов, сам еще не понимая тогда, зачем ему это.

– Не-а, не помню. Это Елен Пална должна помнить. Потому что она плакала всегда, когда он убегал. Никто не видел, а я видела, – похвасталась девочка с бантом. – Она тихонько плакала, чтобы никто не видел. А то ее бы снова наказали.

– А как найти Елену Павловну? Она где живет? В интернате или в городе?