Любви больше нет

Тася кивает и предельно серьезно добавляет:

— Если обманешь…то…

Кишки скручиваются от ее взгляда. Жена криво усмехается, но заканчивает начатую фразу:

— То я буду считать это началом конца.

У меня нет ни единой мысли, что это была шутка. Не шутит. И не простит.

Мы и в самом деле балансируем на линии, за которой начинается наклонная плоскость, ведущая на самое дно. Один неосторожный шаг и все.

Вместо ответа снова целую ее, пытаясь через прикосновение передать то, что чувствую.

— Я тебя люблю, — шепчу ей в губы.

Таська прикрывает глаза и слабо улыбается

— И я.

Потом я стою у окна и наблюдаю за тем, как она аккуратно выезжает со двора. За ребрами щемит. Как бы не повернулась ситуация в дальнейшем – не отпущу. Потому что сдохну без нее.

Перед работой я делаю то, что давно должен был сделать. Звоню в больницу, чтобы узнать, как дела у Веры Андреевны. И чтобы исключить всякую ересь, набираю не ее саму, а главврача, с которым мне уже доводилось пересекаться на одном из благотворительных вечеров.

Я хочу знать, так ли больна сотрудница из Норильска, потому что за ночь, пока лежал без сна и смотрел в потолок, успел много чего надумать. Один из вариантов – ничем она не больна, просто разыграла недомогание, чтобы оставить здесь Алексу. И тогда у меня много вопросов к так называемым «партнерам». Похоже на всемирный заговор, но я уже ни в чем не могу быть уверенным. Судорожно ищу подвох и хвосты, за которые можно зацепиться.

Однако именно этот хвост оказывается ложным.

— Состояние стабильное, но хорошего мало, — сообщает врач, — слишком она себя запустила.

Он перечисляет необходимое лечение и прогнозы, а я рассеяно слушаю, испытывая что-то сродни разочарованию. Болезнь оказалась правдой, и самое простое, очевидное предположение о подставе с ее отъездом идет в утиль. Жаль. С этой стороны Алексу не прижать.

Весь день, я как на иголках жду звонка от Седьмова. Жду, когда он позвонит и скажет, что добрался до этой суки. Время тянется настолько медленно, что я готов на стены бросаться от бессилия. Спасает только одно – общение с Таськой. Она присылает фотки подтеков и вздутого потолка, жалуется, но настроена решительно. Я ни капли не сомневаюсь в том, что она со всем разберется, но на всякий случай держу руку на пульсе и звоню, чтобы подстраховали.

Звонок от Седьмова настигает меня уже в пятом часу вечера.

— Ну что? — спрашиваю без приветствия.

— Достали мы ее. Коза прыткая. Когда приедешь?

Несмотря на то, что у меня подгорает от нетерпения, я заставляю себя притормозить:

— Вечером. Когда стемнеет. А пока пусть посидит, подумает о жизни. Глядишь, станет сговорчивее.

— Как скажешь, — Ромка не из тех, кто будет заморачиваться моральной стороной проблемы. Ему сказали – он делает.

Не тронет, но морда у него такая, что даже Змея посидев с ним пару часов, будет готова на все, лишь бы ее отпустили.

Глава 12.3

Выжидаю до вечера и только потом еду на «базу». На самом деле к базе это место никакого отношения не имеет. Кусок промзоны на окраине города, заброшенный еще в советское время. Когда-то его даже пытались реанимировать, что-то отстраивать, менять перекрытия и восстанавливать обвалившиеся стены, но очень быстро эта история сошла на нет. Потому что затраты требовались колоссальные, а вот окупится или нет – другой вопрос. Откуда я это знаю? Оттуда, что это один из участков, которые когда-то предлагались на выкуп, и от которых все отказались. Потому что далеко. Дорого, бестолково и столько возни, что и за пол жизни не разгребешь.

Но место в памяти отложилось. Четырехэтажное, обвалившееся в центральной части здание, грозно ощерившееся арматурой, посреди заросшего участка. Идеальная локация для того, чтобы припугнуть кого-то. Например, красноволосую змеищу, решившую, что ей все можно

Я нахожу их на четвертом этаже. Роман стоит, привалившись плечом к бетонной стене и небрежно поигрывает складным ножом. Немного театрально, но эффектно, а Змея, со связанными за спиной руками, сидит на пыльном полу, и выглядит не очень. На щеке – ссадина, колени разбиты до крови, на одной ноге, чуть выше щиколотки наливается большой синяк. На ней розовое платье, одна лямка которого оборвана, а широкий подол больше похож на тряпку для мытья пола.

Уверен, Седьмову пришлось постараться, чтобы притащить ее сюда. Наверняка, сопротивлялась как бешенная кошка, зато сейчас выглядит присмиревшей, только глаза зеленые, как прежде смотрят прямо и без сожалений.

— Как делишки? — присаживаюсь рядом с ней на корточки.

Алекса криво усмехается:

— Твоих рук дело, Максим Владимирович?

Выдавливаю прохладную улыбку в ответ на ее вопрос.

— А я все гадала, кто же меня так любит.

— Неужели есть еще такой лох, который попался на твои уловки?

— Нет. Ты единственный и неповторимый.

Хорошо держится. Из признаков волнения – только пульсирующая венка на виске. Другая бы на ее месте давилась слезами и истерила, а эта еще умудряется огрызаться. Змея, она и есть змея, даже загнанная в угол пытается укусить.

— Когда меня отпустят?

— Я еще не решил…отпускать ли тебя вообще.