Любви хрустальный колокольчик

Постепенно я успокоилась, расслабилась и уснула. Мне снилась очень большая и широкая река, я плыла в теплой воде, наверное, я опять рыбка, радуясь, подумала я. Но нет, руки у меня вполне человеческие, я их ясно вижу, хотя плыть так необыкновенно легко, тогда, может быть, я русалка? Солнце зашло за тучку, стало прохладно, и я вышла на берег, вышла вполне нормально, ногами, так, значит, я все-таки человек? Отчего же тогда мне так легко и радостно? Ощущение такое, что весь мир полон радости и света и я — его неотъемлемая частица, а не что-то досадное и случайное. Тихонько смеясь, я поворачиваюсь лицом к реке и вижу, что оттуда выходит человек, высокий, темноволосый, седина на висках, маленький белый шрам на скуле, темно-карие глаза смотрят ласково, губы улыбаются. Наверное, мы знакомы, но я не помню его имени, легкая тень досады омрачает мое радужное настроение, но тут же рассеивается, какая я все-таки глупая! Здесь в мире радости и света это не важно, это все пустяки, просто он — такая же частица этого мира, как и я. И я тоже начинаю улыбаться ему. Человек подходит совсем близко, я вижу загорелую кожу с капельками влаги, курчавые, то черные, то седые волосы на груди. Мне интересно, какая у него кожа на ощупь, и я кладу руки ему на плечи: кожа упругая, чуть прохладная, ну да, он же только что из воды. И вдруг я начинаю собирать губами капли воды у него с груди, это лучшее, что я пила когда-либо в жизни! Он тихо смеется, я слышу, как смех рокочет у него внутри, и от его смеха легкие веселые мурашки бегут у меня по шее и плечам. Наконец все капли кончились, те, что не успела выпить я, выпило солнце. Я поднимаю голову, он находит мои губы, но не целует, а слегка касается своими, неожиданно сухими и горячими, и при этом шепчет: «Женя, Женечка!» Это касание и этот шепот так сладостны, я, не раздумывая, привстаю на цыпочки, прижимаюсь к нему всем телом, закидываю руки ему на шею и, закрыв глаза, покрываю мелкими поцелуями его лицо. Человек прижимает меня к себе так, что становится тесно в его объятиях. Эта теснота не гасит моей радости, наоборот, добавляет ее, потому что я не забыла, я точно знаю, что мы всегда можем слиться, войти друг в друга, стать друг другом, и сияющим солнцем, и ласковой водой, и радостью, и всем этим миром. Но человек, так тесно прижимающий и что-то тихо шепчущий мне, видимо, еще не знает этой истины, не понимает ее, потому что еще крепче прижимает, сдавливает так, что становится трудно дышать, и негромко стонет. Я открываю глаза, чтобы сказать ему, что нет никаких причин для страдания, но почему-то темно, нет ни солнца, ни реки, только объятия по-прежнему тесны. Проходит секунда, длинная, как год, прежде чем сон окончательно отступает, и я начинаю сознавать, что сейчас ночь, вернее, почти утро, я в своей постели, и обнимает меня каким-то чудом проснувшийся Виктор. Я вскрикиваю и начинаю отбиваться как безумная, но это непросто, это вообще невозможно, находясь в плену его рук, будучи оплетенной его ногами. Он еще крепче обнимает меня и шепчет мне прямо в ухо:

— Поздно, Женя, поздно, я уже поймал тебя! — И прежде чем я успеваю хоть что-нибудь возразить, он закрывает мне рот жгучим поцелуем. И я понимаю — в самом деле поздно, и я сдаюсь, сдаюсь на милость победителя. Еще успеваю подумать, что имя Виктор и означает победитель. Эрос вступает в свои священные права. Я ощущаю его права в горячем токе собственной крови, в участившемся дыхании, ощущаю всей своей кожей. И эти ощущения достаточно сладки и сильны, чтобы приглушить и подавить все остальное: даже разум и совесть.

Утром я проснулась первой, все еще, по-видимому, спят. С трудом преодолеваю искушение полюбоваться на него спящего. Нет! Иначе другое лицо встанет перед моими глазами, я этого уж точно не вынесу! Я накидываю халат, подбираю ночнушку с пола, кладу ее на подушку и, не оглядываясь, выхожу из спальни. Стоя под душем, думаю о том, что нет никакого смысла сожалеть о случившемся, вне зависимости от того, как это могло произойти: застали ли меня обстоятельства врасплох, или я сама зашла в ловушку, но это было, было! И ничем, никакими сожалениями этого не замазать, не отменить. С печалью в душе я вышла из ванной. В доме все еще было тихо. Я смолола кофе, разболтала в миске яйца с солью и молоком, порезала сыр, хлеб и лимоны. Достала из холодильника сливочное масло, прислушалась: вроде бы в гостиной тихо разговаривают, да, точно, и в душе льется вода. Но пока еще все умоются и соберутся за столом, пройдет минут пятнадцать-двадцать. Я решила немного пройтись по улице. Когда я вернулась в садик, заспанные Любаша и Коля сидели за столом. Витя радостно мне улыбнулся, но взгляд его скользнул ниже, и улыбка погасла: он разглядел мой топик с тонкими бретельками и очень короткие, обтягивающие шорты.

— Ты что, в таком виде по поселку гуляла?! — изумился Витя.

— Доброе утро всем. Как спали-почивали, что такие хмурые? Голова не болит? Сейчас принесу коньяк, плесните немного в кофе, все как рукой снимет.