Любви хрустальный колокольчик

Делать нечего, сгоряча сболтнула лишнее, теперь и в самом деле надо было рассказывать. Ну, я и рассказала ей со всеми подробностями про пустое кафе, и про вилку в спине, и про сообщение по телевизору. Любаша смеялась так, что я стала бояться, как бы ей не стало плохо. Отсмеявшись, что произошло не так скоро, она назвала меня лихой бабой и согласилась, что, скорее всего, Саша в моей жизни не появится больше никогда. Плеснув в рюмку коньяку и выпив еще немного, она вдруг спохватилась:

— Ах да, извини, сестренка, ты ведь что-то рассказать хотела.

— Прежде всего я хотела поблагодарить тебя, Любаша. Ты даже и представить себе не можешь, что ты для меня сделала! Ты… В общем, отправив меня в Фирсановку, ты сделала для меня такое, что я даже слов не могу найти, чтобы выразить тебе свою признательность и благодарность! Ты дала мне единственный и неповторимый шанс в жизни. Я… — На этом месте я запнулась, чувствуя, как огромный комок подкатил к горлу, и пытаясь его сглотнуть.

Любаша ошеломленно смотрела на меня во все глаза, не понимая, за что я ее так усиленно благодарю, но начиная подозревать, что за моими словами стоит что-то весьма непростое.

— Если бы не ты, то я не встретила бы лучшего в мире человека. Он такой… такой… — И тут я все-таки разревелась.

Столько дней я крепилась, не плакала, а тут мы выпили, я немного расслабилась, и из меня буквально хлынул поток слез, я давилась, захлебывалась ими, пыталась что-то сказать Любе и не могла. Кажется, сестра никогда не видела меня плачущей и в первый момент совершенно растерялась, но потом вскочила, чуть не опрокинув стол, и обняла меня. Я ручьем разливалась у нее на груди. Люба, видя, что меня прорвало, сунула мне под нос рюмку с коньяком. Я выпила и не сразу, но постепенно стала успокаиваться.

— Ну ты даешь! Ох и напугала ты меня! Ты же никогда не плачешь, ты ж у нас железная. Уф-ф! Ну ладно, насчет благодарности я поняла, значит, ты с ним в Фирсановке и познакомилась, но вот реветь ты завязывай, а то у меня никаких нервов на тебя не хватит.

— Ничего я и не железная вовсе, я часто плачу, просто ты не видела никогда моих слез. Ох, Люба, Люба, ты ничего не понимаешь, он же не просто человек какой-нибудь, он единственный для меня.

— Конечно, пока ты его любишь, он будет для тебя единственным. Так я не понимаю, он что, на тебя ноль внимания?

Я даже обиделась на Любины слова:

— Ну ты что, с ума сошла?! Он меня очень любит. Он знаешь какой мне день рождения устроил?! — И я подробно рассказала ей, как провела этот день.

Любаша даже крякнула от восхищения. Но потом похлопала глазами, подумала немного и вернулась к тому же вопросу:

— Так! Теперь я, кажется, и вовсе ничего не понимаю. Ты его любишь, он, судя по тому, что вытворяет, тебя просто обожает. Тогда о чем это ты тут плачешь?

— Люба, Любочка. — Тут я опять заплакала. — Он умирает, Люба! Ему совсем немного осталось!

Люба замерла. По опыту своей жизни и своих знакомых, где каких только коллизий ни случалось, она, казалось бы, привыкла ко многому, но вот со смертью возлюбленных встречаться ей не приходилось. Родители, да, умирали, но любимые нет, и ей трудно было как-то сразу понять до конца, вникнуть в смысл моих слов. Она еще задавала мне какие-то вопросы, я отвечала на них как могла, но чувствовалось, что слушает она рассеянно, о чем-то думает. Я понимала ее потрясение, действительно, перед всесокрушающим фактом смерти все остальное казалось просто пустяками. Выпив с ней целую бутылку коньяку, мы были совсем трезвые, в другое время от такого количества выпитого мы с ней, как говорится, лыка бы не вязали, а сейчас нас ничего не брало. Совершенно неожиданно для меня Люба вдруг тоже горько заплакала. Она плакала и терла глаза руками.

— Господи! Что же это за жизнь! Кругом одни крохоборы, так и норовят на шею сесть и последний рубль из дома вынести. В кои-то веки встретился хороший человек, настоящий мужчина, так и тот умирает! Ну где же справедливость? Что же нам делать, сестренка? Как жить теперь, а? Нет никакой жизни, хоть в монастырь подавайся!

В первый момент, как Люба заплакала, я было встревожилась за нее, вот, думаю, достали человека. Но потом вспомнила, что она и всегда-то была на слезы легка, а тут еще и коньяк сыграл свою роль. Так что ничего страшного, пусть немного поплачет, коли охота пришла. Глядя, как она разливается, я вдруг засмеялась, у меня у самой еще слезы не просохли, а я все смеялась. Увидев это, Люба страшно обиделась:

— Чего гогочешь-то? Как сама небось плакала только что, так я тебя утешала, жалела, а ты надо мной смеешься, сердца у тебя нет, сестра называется!

— Сердце у меня есть, но в монастырь тебе все равно еще рановато, Любочка. Еще погуляй в свое удовольствие. Ну, если только ты в мужской монастырь собралась, тогда иди, конечно.