Любви все роботы покорны

Из зеркала выглянула чья-то опухшая, мрачная и заросшая морда. Обожгла взглядом маленьких красных глазок, дохнула таким перегаром, что хоть свечу зажигай.

Я протянул руку за бритвой и обнаружил, что в подставке все еще стоят две зубные щетки.

Выбросить лишнюю в мусор показалось невероятным кощунством, и я… Вы когда-нибудь пробовали сжечь на газовой плитке длинную пластмассовую палочку? А со щетиной?

Зато после этого в комнате уже не чувствовалось запаха перегара.

Вещи в шкафу тоже были сложены аккуратно. Бережной женской ручкой. Полотенца с полотенцами, а белье с бельем.

Вот разве что на столе имел место бардак, и под столом устроили групповой секс бутылки из-под коньяка.

Головой я понимал, что пройдет неделя – и пропадет порядок в шкафу, пол снова покроется слоем пыли, а запах сожженной пластмассы развеется уже к вечеру. Но в сердце поселилось ощущение невероятной потери – огромной и непоправимой.

Это же надо. А месяц назад я был уверен, что все уже давно похоронено и забыто.

Похоронено.

Зря я подумал это слово.

Ой, зря.

Ну, какое мне дело, когда и где ее похоронили? На кой черт оно мне да и ей тоже? Припереться на могилу? А там муж. Или сын. Вот будет приятно встретиться, правда? И что нам тогда – вежливо сказать друг другу «Здрасьте!»?

Цветы положить? Боюсь, что пролежат они там как раз к визиту кого-либо из родственников. Того же мужа, например. Вот обрадуется цветам от незнакомца. В принципе то же, что и лично встретиться, а может, даже и больнее, потому что неизвестность.

Нет, глупая это идея, ей-богу, глупая!

Не буду этого делать. Ей-богу, не буду.

Я воткнул мобилу в розетку, терпеливо выждал, пока не перестанут билимкать эсэмэски, немного удивился, что их так много набралось за всего-то пару недель. Удивился и даже встревожился… но все оказалось в порядке.

Спам. Просто спам.

Залез в Интернет и через полчаса уже знал, где она работала. А что вы хотите, двадцать первый век на дворе. Думаю, лет десять-пятнадцать спустя я через полчаса работы смогу сказать кто, где, когда, с кем… а еще лет через пять – и сколько раз, а может даже – и в какой позе.

Это была не самая тяжелая часть работы.

Дальше началась социальная инженерия, но и в этом я слегка разбираюсь. Вот, скажем, я месяц назад звонил вам в контору и имел дело с… простите, забыл, как звали, а фамилия ее была как-то так или похоже…

– Ой, вы знаете! – сказали мне с работы. С ее работы, с ее скучной работы, где полдюжины дамочек всех возрастов перекладывают с места на место бумажки, гоняют цифры в каких-то ведомостях, плетут носки, интриги и языком… я бы на третий день с такой работы сбежал, но jedem das seine. Каждому свое, если кто вдруг не в курсе.

– Ой, вы знаете! – сказали мне. – Ой, вы не знаете! Она умерла!

Конечно, я сделал вид, будто совершенно не в курсе.

– Да, очень неожиданно, кто бы мог подумать, мы тут все в шоке, так взволнованы, так озабочены, я вон тоже провериться решила, и Галина Сидоровна тоже, а муж мне так и сказал…

Знаете, что оказалось самым трудным? Вставить в поток короткий и вроде совершенно невинный вопрос. Вставить так, чтобы казалось, что интересуюсь я не столько малознакомой мне женщиной, а весьма актуальным для каждого жителя большого города вопросом. На этот случай есть универсальная коммуникативная отмычка, рекомендую. Короткая, всего из трех слов. Вот эти слова «А то сейчас». Дарю, пользуйтесь.

– А где хоронили? А то, знаете, сейчас…

– Да, сейчас и дорого, и мест нет, а за подхорон такие взятки берут!.. Я ее семью понимаю, хотя могли бы, конечно, и более внимательно отнестись, а так на окраине, туда ведь не поездишь… Где окраина? Ой, далеко… На…

Чтобы болтливая дамочка НЕ насторожилась и, не дай бог, не стукнула мужу или еще кому, пришлось сделать в разговоре два поворота, и только потом сказать, что я чуть позже перезвоню.

Тетка-болтушка солгала. Не такая уж и далекая была окраина, и не так уж трудно оказалось туда добираться.

Ненавижу свежие кладбища. Впрочем, не то что ненавижу, а скорее не люблю. Стройные шеренги свежих могил, и даты – одна за другой, как на календаре. Послушно и дисциплинированно, будто в армии. Рядовой такой-то, я! Ложись! Есть! Такой-то! Я! Ложись! Есть!

Словно стоишь в строю и ждешь, когда очередь дойдет и до тебя.

Другое дело старые, полузаброшенные кладбища пятидесятых-семидесятых годов. Там не солдаты лежат. Там скромный крестик с полустертым «1953» граничит с роскошным бюстом «1994», на котором выбит мордатый дядя в норковой шапке да еще с мобилой в руке. Сейчас многие еще помнят, что означала мобила в тысяча девятьсот девяносто четвертом, а лет через полсотни будут здорово удивляться. Как сейчас мы удивляемся памятникам в виде дерева с обрубленными ветвями. Лично я слышал с десяток версий об этой моде шестидесятых, и больше всего мне нравится вариант о последнем из рода.

Если, конечно, термин «нравится» вообще здесь пригоден.

Но есть у новых дисциплинированных кладбищ и преимущество, а именно – сторож и книга, где все записано.

Кто, когда и самое главное для меня – где.