Любви все звания покорны. Военно-полевые романы

Лариса Кафтан в статье о тайной любовнице Брежнева пишет: «Сама она после войны вышла замуж за генерала, Героя Советского Союза. Но брак был недолгим. Муж запрещал Шалфеевой петь, а музыка была для нее самым главным в жизни. Когда друзья ей говорили: “ты с ума сошла! Кто же с генералом разводится?” – Анна Васильевна со смехом отвечала: “ночью-то он китель снимает!”…

Роман певицы с Брежневым продолжался и после войны. Анна Васильевна тайно встречалась с Леонидом Ильичем, когда он один, без семьи, приезжал на отдых в Сочи. Но через несколько лет отношения как-то сами собой прекратились… На память у певицы осталась лишь фотография, которую как-то увидела в альбоме подруга: улыбающаяся Анна рядом с моложавым Брежневым. Эта самая подруга и надоумила потом Анну Васильевну обратиться к Леониду Ильичу за помощью. В Сочи Шалфеева жила в обычной коммуналке с соседями-алкоголиками. “Хватит, Аня, мучиться! – однажды сказала ей подруга. – Напиши Брежневу письмо!” Шалфеева долго не решалась на это, но после очередной пьяной оргии в коммуналке ее терпение лопнуло. В своем послании на имя Брежнева Анна Васильевна не напоминала ему о былой связи: просто просила помочь ей, артистке сочинской филармонии, в решении жилищного вопроса. В конверт певица вложила ту самую фотографию: она и Брежнев, молодые и счастливые…

Через десять дней после этого Анну Васильевну вызвал к себе секретарь сочинского горкома партии и сообщил, что ей выделяют двухкомнатную квартиру в элитном доме в самом центре города. Секретарь сказал, что это указание “с самого верха”».

Несмотря на такие вот фронтовые романчики, у Леонида Ильича все же была на фронте самая большая и настоящая любовь. Звали ее Тамара Николаевна Лаверченко. С ней Брежнев познакомился в прифронтовом Ворошиловграде. Спустя десятилетия Тамара Николаевна расскажет об этом в деталях: «Я родилась в Москве в 1923 году. Выросла в Днепропетровске, где мой отец, Николай Петрович Лаверченко, работал начальником цеха на заводе имени Петровского. Он умер в 1935 году, а мама – в 1938-м. Я осталась одна, но все-таки закончила среднюю школу и перед самой войной поступила в техникум рентгеновского оборудования.

8 августа 1941 года нас эвакуировали на Кавказ. Меня призвали на службу, я стала медицинской сестрой. Сначала в тыловом госпитале в Орджоникидзе, потом в прифронтовом – в Ворошиловграде. Обстановка была жуткая. Поздняя осень, распутица, потом зима. В холодных палатках замерзали раненые.

В Ворошиловграде я встретилась с Леонидом Ильичом. Как-то в госпиталь к нам пришел полковник Евдокимов из армейского отдела кадров. Предложил мне и моей подруге, Люде Пахомовой, перейти в политотдел. Кто бы тут долго раздумывал: после крови, грязи предлагают чистую работу в тепле – выписывать партбилеты и аттестаты! Кажется, на второй день работы Брежнев подошел к нам познакомиться. Сказал: “Девочки, не бойтесь, все у нас будет хорошо”. Начал расспрашивать кто, откуда. Обрадовался, когда узнал, что мы из одного города. На войне земляк – это уже почти друг, сразу пробуждается симпатия к человеку. А тут – молодой красавец, 36-летний бригадный комиссар.

Он не мог пройти мимо, чтобы не сказать что-нибудь приятное, не пошутить. Положит руку на плечо и улыбается. По-военному никогда ко мне не обращался. Он называл меня Томой. Мягкий, красивый баритон. Его речь очень отличалась от речи других офицеров. Он ведь не кадровый военный. Матерщины и хамства я от него никогда не слышала.

Весной и летом 1942-го мы отступали на Кавказ. Мы приезжали в какое-нибудь село, квартирьеры уже заранее подбирали дома для штаба, политотдела, для ночлега. В то время долго нигде не задерживались. Сколько раз ездили под обстрелом, в кустах у дороги прятались, а мины рвались то тут, то здесь, перелет-недолет. Бог спас.

Леонид Ильич передвигался налегке. Он ничего за собой не возил, никаких лишних вещей. Он же все время на передовых позициях был с офицерами и солдатами. Смелый человек был. Ему говорили: ты хоть бы на передовой лампасы свои спрятал, слишком светятся. Или с командующим в штабе работал. Утром уедет, и неизвестно, вернется ли. Бывало, по два-три дня его нет, а ты сидишь и ждешь. Возвращался из окопов грязный, завшивевший, оборванный. Условий никаких. О бане только мечтать можно. Горячая водичка в тазике – и то радость. Чинить обмундирование – это была обязанность ординарца, Ивана Павловича. Часто, когда он занят был, это делала я – то белый подворотничок пришить, то дырочку на гимнастерке заштопать. И смотришь: а это не от пули? Там такие безумные бои были».