Лючия, Лючия

Всего лишь пятьдесят кварталов отделяют мою жизнь в Гринвиче от великолепия Верхнего Ист-Сайда, но мне кажется, что это два разных мира. В центре есть лоск и события, где нет места дочерям эмигрантов первой волны, и нам всем это прекрасно известно. Как итальянке мне рады в роскошных частных клубах только при условии, что я иду под руку с одним из его членов. Рут — еврейка, поэтому она вообще не вхожа в это общество. Отец Элен Ганнон был участковым полицейским в Бруклине, поэтому она тоже не вписывается в это общество. А бедняжка Виолетта — дочь вдовы, получающей пособие, поэтому у нее никогда не было возможности познакомиться с нужным человеком, чтобы изменить свою жизнь. Да мне бы и не хотелось дружить с теми светскими девушками, чьи платья я шью. У моих подруг такие характеры, которые получаются, когда приходится добиваться в этой жизни всего самостоятельно.

На столе для кройки Элен отмеривает три метра швейцарки в белую крапинку. Я встаю, чтобы помочь ей закрепить ткань.

— Все, не могу больше молчать, — необычно бодро говорит она. — Девочки, у меня новости. Скоро появится маленький Ганнон.

Мы обступаем ее и начинаем поздравлять.

— Ничего, если я тоже вам кое-что расскажу? — кротко спрашивает Виолетта. — Мне просто не хочется отнимать у Элен ее радость.

— Ты не отнимешь, — уверяет Элен. — Выкладывай. У меня впереди еще девять месяцев, успею нарадоваться.

— Я счастлива сообщить вам, что я встречаюсь с офицером полиции Дэниелом Кэссиди. Мы познакомилась, когда меня попросили выступить в качестве очевидца одного происшествия на станции метро «Пятьдесят девятая улица». Мы встречаемся уже в третий раз. Кажется, я ему нравлюсь.

— Ты влюбилась? — спрашиваю я.

— Надеюсь, — вздыхая, говорит Виолетта. Потом радостно улыбается. — Скажем так, я теперь отношусь к жизни как пресвитерианка,[39] хотя меня воспитывали как католичку.

— Дай-ка угадаю, наверное, твой полицейский — пресвитерианин, — возвращаясь к работе, усмехается Рут.

— Да, но совсем не из-за него я открыла для себя новые религиозные идеи, — объясняет Виолетта. — Вместо того чтобы верить в петлю греховности, которая затягивается на шее каждого человека, в иерархию грехов — от простительных до смертных, за которые будешь гореть в аду, — я уверовала в предназначение, в предопределенность. Наши судьбы уже написаны, мы просто выполняем божественный замысел. Все хорошее, что происходит с нами, должно было произойти, а все плохое — это уроки, которые должны научить нас, как поступать правильно.

— Ты шутишь, да? — поражается Рут. — Мне нужно выпить.

— В этом месте можно пить только Хильде Крамер Ужасной, — потягивается Элен. — Мне как-то пришлось починять отделку на ее жакете, и странной, скажу я вам, она пользуется парфюмерией — запах, как у джина. А было-то всего три часа дня.

— Вот поэтому она так и не вышла замуж, — собирая обрезки ткани со своего рабочего стола и выкидывая их в корзину, говорит Рут. — Она слишком для этого занята, потому что любит потравить байки со своим ухажером «Томом Коллинзом».[40]

— Эй, она ведь такая же, как мы — деловая женщина, — говорю я, пытаясь защитить эту старую, но отважную даму, которая приложила немало усилий, чтобы добиться успеха. — Что плохого в том, что ты руководитель и карьера для тебя — все. Если бы не она, мы бы с вами не работали в «Б. Олтман».

Виолетта подрезает концы оберточной бумаги, из которой мы делаем выкройку.

— Будет тебе. Ты вряд ли закончишь свою жизнь, как Хильда. У тебя же поклонников больше, чем пуговиц на всей твоей одежде. Кстати, твой папа смягчился насчет Джона? Он поедет с вами в Италию?

Виолетта прикалывает выкройку к ткани. Элен протягивает ей ножницы, и Виолетта начинает резать материал.

— Ты же знаешь, папа не позволит взять с собой мужчину в поездку с ночевкой, если, конечно, он не муж.

— Не беспокойся, — утешает Элен. — Дай ему время. Когда ты выйдешь замуж, твой отец изменит мнение.

— Но сначала он хочет испытать на прочность ваши чувства, — говорит Рут. — Это просто часть превосходного плана Папы Сартори. Он намерен увезти тебя подальше от страны и от Джона, этакое искушение Европой.

Рут протягивает мне целый ворох эскизов, чтобы я убрала их на место. Я смеюсь над ее размышлениями, хотя на самом деле мне совсем не смешно. Хотя папа и стал относиться к Джону радушнее, он все равно остается холоден с ним, что бы Джон ни сделал, как бы я ни уговаривала папу. Но я упряма ничуть не меньше отца. За месяц в Италии я попытаюсь переубедить его. Когда он поймет, что я люблю Джона в разлуке даже больше, он не сможет не принять его.