Лючия, Лючия

Последнюю неделю в Годеге мы практически ничем не занимались, а только ели, смеялись и наслаждались общением друг с другом. Это последний раз, когда я провожу отпуск вместе с моей семьей как единственная дочь. Никакие мои знания и места, в которых я побывала, не имеют для меня такого значения, как эти драгоценные дни здесь, вместе с папиной родней. Все это я буду хранить в своей памяти, как сокровища: мамин смех, когда она сидит на коленях у папы; гуляющих по полям Роберто с Розмари; Анджело, помогающего проводить мессу в церкви, несмотря на то, что он на двадцать лет старше, чем полагается быть служке у алтаря; Орландо, выпекающего пиццу в уличной печи; Эксодуса в двенадцатый раз починяющего мотор старого автомобиля; а еще мои ощущения, когда я стою босиком в траве, где папа играл когда-то еще совсем мальчишкой.

Пока мы загружаем вещи в грузовик, на котором поедем до железнодорожной станции в Тревисо, кузен Доменик выглядит озабоченным. Он набивает свою трубку табаком с такой силой, будто зол на нее за что-то.

— Что-то случилось, дядя? — спрашиваю его я.

— Я больше никогда вас не увижу, — говорит он.

— Уверена, мы еще встретимся. Или вы приедете к нам в Америку, или мы будем снова вашими гостями.

— Нет, ты молода, тебе не понять. У тебя еще вся жизнь впереди, и поэтому тебе кажется, что для всего в мире есть время. Но я знаю, что этого уже не вернуть никогда. Вы не вернетесь.

Я улыбаюсь Доменику и обнимаю его. У итальянцев есть одна удивительная черта: их настроение так резко меняется. Только что они веселились, а через мгновение уже грустят. «Как можно знать наперед», — хочется мне сказать кузену. Этот месяц был удивительным. К чему такой недовольный вид! Я с легкостью могу такое сказать, потому что до момента встречи с Джоном осталось совсем немного времени.

Роберто размещает последнюю сумку в машине. Доменик, Бартоломея, Орсола и Доменика подходят, чтобы попрощаться с нами.

— А где Эксодус? — словно цыплят, пересчитывая нас по головам, спрашивает мама.

— Мама, — говорит Эксодус каким-то странным голосом. Его сарказм и юмор куда-то улетучились, и им на смену пришел серьезный тон.

— Идем. Мы должны успеть сесть на поезд до отправления самолета.

Мама поворачивается к грузовику, на ее плече висит маленькая сумочка, в другой она держит свой кошелек.

— Мама… я не собираюсь возвращаться, — говорит Эксодус.

Свободной рукой мама хватается за поручень на грузовике:

— Что значит, ты не собираешься возвращаться?

— Я остаюсь здесь, — решительно заявляет он.

— Но как же Нью-Йорк? — спрашиваю я.

Я бы могла представить, если бы на такое решились Орландо или Анджело, но никак не Экс. Который был мне ближе всех.

— А что?

— Это же твой дом! — говорю ему я.

— Нет, мое сердце здесь.

К Эксодусу подходит Орсола, и он продолжает:

— Мы решили пожениться.

— O Dio.[58] — Мама плюхается на скамейку в грузовике. — Антонио Джузеппе, как тебе это нравится?

Нам всем прекрасно известно, что будет дальше, раз уж мама называет папу полным именем. Родители поворачиваются к Эксодусу, а мы отходим в сторону в ожидании взрыва.

— Что ты надумал, Экс? — ласково говорит папа.

— Пап, ну ты же знаешь, что мне нравится работать в «Гросерии» вместе со всеми вами. Но всю жизнь я мечтал жить за городом. Я мечтал о ферме. Я люблю начинать работу вместе с первыми лучами солнца и трудиться до заката. Я создан для этого, для того чтобы выращивать овощи и фрукты, а не продавать их. Мне нравится предзакатная тишина, когда я дою коров. Мне нравится, как мои ботинки утопают в только что вспаханной земле. Не хочу я больше жить среди шума города. Мне нужен покой. — Экс простирает руки, и все мы слышим, как ветер гуляет в пшенице. — Вот моя музыка. Я уверен, что нашел свое дело.

— Но ты мне нужен дома, — тихо говорит папа, глядя сквозь своего сына на бескрайние поля, что лежат за ним.

— У тебя есть еще три сына. И если будет необходимость, ты в любой момент можешь нанять работников со стороны.

Никто из занятых в семейном деле еще никогда не произносил слов «нанять работников со стороны». Считается, что это звучит как оскорбление, потому что весь смысл создания такого места, как «Гросерия», в том, чтобы оставить своим детям прибыльное предприятие, чтобы родственники жили рядом друг с другом и работали вместе.

Мама повышает голос:

— Мы никогда не станем нанимать работников. Лучше уж совсем закрыть лавку!

— Мария, успокойся! — поворачивается к своей жене папа. — Это его родина.

— Нет, это все девушка. Красивая девушка! Не забывай, — язвительно говорит мама.

Орсола смотрит в землю. Мне хочется подойти к ней, обнять и объяснить, что ее вины в этом нет. В нашей семье все дела так решаются, и как только она выйдет замуж за моего брата, она все это испытает на себе.

Экс обращается к папе, самому здравому в этой перепалке:

— Ничто не может сделать меня таким же счастливым, как ответственность за свою собственную жизнь. Выращивать собственную еду, колоть дрова для печи. Вот чем мне хочется заниматься. И именно так я мечтаю жить.

Мама воздевает руки к небу: