Люда Влассовская

— Как для чего? Или вы шутите, душечка? — вскричала она, снова оживляясь и хорошея в одну минуту. — Я живу на свете, чтобы радовать других и себя… Особенно дедушку Кашидзе, который меня обожает… Я хорошенькая и очень богатая… А когда вырасту, стану еще богаче, потому что дедушка Кашидзе отдаст мне все, что имеет… Я живу для того, чтобы наряжаться и петь, смеяться и радоваться, бегать по саду целыми днями и есть засахаренные ананасы! Ко мне приходят подруги по праздникам, я показываю им мои наряды и драгоценности, которых у меня так много, много! А они чернеют при этом от злости, потому что у них нет ничего такого, чем бы они могли похвастаться. И мне любо, любо видеть, как они злятся!

— Ну хорошо! А потом что? — прервала я ее на минуту.

— А потом, — приостановившись на мгновение, произнесла снова Тамара, — а потом я буду большая и выйду замуж за богатого князя. Непременно за князя Мингрельского или Алазанского, все равно, и буду растить моих детей так же, как росла сама.

— То есть вы будете рядить их напоказ, заставлять чернеть других от зависти и пичкать засахаренными ананасами? — насмешливо произнесла я.

— Да, да! — расхохоталась она звонко. — Какая же вы хорошая отгадчица, душечка моя!

— А знаете ли вы, зачем Бог создал человека, Тамара? — серьезно глядя в глубину ее черных глаз, спросила я.

— Конечно, чтобы жить и радоваться! — вскричала она, не задумываясь ни на минуту.

— Чтобы приносить пользу другим, — поправила я ее, — а лентяй, глупец и неуч не может приносить другим пользы. Для того-то и надо прилежно учиться, милая вы моя дикарочка!

— Как, как вы сказали? Как вы назвали меня, душечка? — так и встрепенулась она при моих последних словах, в то время как первая часть моей фразы пропала даром, так как она даже и не расслышала ее.

— Дикарочка! — повторила я, улыбаясь.

Она пронзительно взвизгнула совсем по-детски и обвилась руками вокруг моей шеи.

— Душечка! Ангелочек мой! Кошечка моя! — шептала она, ласкаясь ко мне.

— Сестрой вашей буду, рабой, собачонкой! Всем, чем хотите! Я так люблю вас! Так рада вашему приезду! — И она душила меня все новыми и новыми поцелуями.

Я с трудом освободилась из ее объятий и напомнила ей, что мне надо одеваться. Тогда она быстро соскользнула с постели, послала мне несколько воздушных поцелуев и выпорхнула из комнаты с легкостью птички.

Через минуту до меня долетел обрывок какой-то печальной восточной песни, распеваемой звонким, жизнерадостным и таким прелестным, чистым голоском, что я не могла не заслушаться певуньи. Потом песня разом оборвалась. Послышался задушевный смех, потом чье-то ворчанье, потом веселый визг, и пучок белых роз, обрызганных росой, влетел через открытое окно в мою комнату и упал у моих ног.

ГЛАВА IV Семья Кашидзе. Первые тернии

Через полчаса я уже сидела за чайным столом вместе с князем Кашидзе, его внуком Андро и княжной Тамарой.

Князь Кашидзе приветливо встретил меня. Он мало изменился за те шесть лет, которые я его не видела. Это был тот же представительный старый генерал, каким был и тогда, когда посетил нас с мамой в Петербурге. Строгое лицо его, с печатью затаенной думы и заботы, прояснялось лишь в те минуты, когда он смотрел на свою любимицу внучку. Зато его внук Андро, смуглый, некрасивый мальчик лет пятнадцати, с большим шрамом на лице (я узнала позднее, что этот шрам был следствием падения Андро с лошади), не пользовался симпатией деда. Признаться, и мне Андро не понравился. В его лице было что-то хищное и злое. Брат и сестра были также далеко не в дружеских отношениях, что я заметила по трем-четырем фразам, в которых сквозила какая-то затаенная вражда между ними. Андро нигде не учился, после того как с грехом пополам окончил горийскую школу для грузинского простолюдья. Потом я узнала, что князь Никанор Владимирович Кашидзе прикладывал все старания, чтобы дать внуку соответствующее его княжескому достоинству воспитание, но все его усилия оставались тщетными. Князек Андро был непроходимо ленив и не поддавался никаким увещаниям деда.

Я поблагодарила князя Никанора за его приглашение служить в его доме. Он дружески расспросил меня о моем житье-бытье и потом, выслав внучат из комнаты, произнес, понижая голос:

— Вы, Людмила Александровна, не унывайте по поводу Тары… Она, в сущности, предобрый ребенок, хотя и избалована напропалую. Что делать, это дитя — моя единственная привязанность в жизни. Бог простит мне мою слабость по отношению к ней… Будьте к ней возможно снисходительнее, милая барышня! Это дикий цветок, взлелеянный самой природой Востока, такой же дикой, как он сам, и оторвать его силой и грубостью от родной почвы — значило бы погубить его. Прощайте же ей маленькие шалости и капризы. Эта девочка не знала никакой узды до четырнадцати лет, и теперь обуздывать ее будет несколько трудно. Вы знаете, что моя Тара не умеет даже читать, потому что, несмотря ни на какие мои просьбы, она не хотела учиться, а я не мог настаивать, так как огорчать этого ребенка для меня положительно невыносимо.