Люди августа

Лицо свое он постоянно держал в тени или прикрытым. Казалось, это случайность, он просто заслонился рукой с бокалом, или повернулся к окну, или опустил глаза вниз, или промакивает лоб салфеткой; но потом я понял, что вокруг лицо незнакомца окружено постоянной завесой защитных жестов. А еще заметил вдруг, что он давно рассматривает меня – боковым зрением, чрезвычайно тренированным, как у волейболистов, позволяющим смотреть себе за плечо, не двигая головой и даже не выдавая себя поворотом зрачков. И, как бы подтверждая мою догадку, он кивнул мне, приглашая сесть за его столик.

Наконец я мог увидеть лицо; точнее, то, что когда-то было лицом. Рот и подбородок остались невредимы, а все, что выше, было раздроблено, разодрано, а потом сшито, стянуто лоскут к лоскуту; лицо собрали наново, и оно вышло все в рытвинах, в шрамах, все части чуть сместились друг относительно друга – слепок давнего удара, человек-катастрофа во плоти; правый глаз поблескивал стеклом, мертвой радужкой, черной недвижимой точкой фальшивого зрачка.

– Я вас видел сегодня у Мирры, – сказал он, наливая мне вина. – Это случайно получилось, у меня окна выходят на базар. К Мирре редко приходят посторонние.

Здесь бы мне насторожиться, ведь старик стал свидетелем важнейшей для меня встречи, и то, что он упомянул о ней, как бы протягивало нить между ним, мной и Миррой; но я сначала подумал, что ему просто скучно в городке, где мало новых людей, и он, встретив меня во второй раз, просто решил немного развлечь себя.

Он спросил, кто я и откуда, спросил вежливо, но исподволь настраивая меня на долгий разговор. Забавно: я сижу в незнакомом городе, и чужой старик спрашивает меня о моей жизни так, словно имеет право знать самый глубокий ответ.

Я ощутил порыв вдохновения, словно наступил тот момент, когда человек может выстроить разрозненные события жизни – в биографию, увеличить их масштаб, присоединить то, чего не было, но что могло бы быть, чего не хватает для завершенности образа, – и все потом окажется правдой, срастется, как сказано; момент прозрений в прошлое и будущее, момент сотворения себя.

Я начал говорить, соединяя собственный опыт и чужие истории, о себе, которого еще не было; впервые я увидел свои путешествия как часть общих для страны поисков, метаний, исторических конвульсий, судорог выбора – и рассказывал старику так, словно все понимал и видел давным-давно, хотя на самом деле понимание рождалось здесь и сейчас; создавал легенду.

Есть поверье, что накануне конца света клады выйдут из земли, обнулится эпоха и все скрытое станет явным. Когда наступил советский конец света, произошло нечто подобное – и в прямом, и в переносном смысле. Кто-то разыскивал материальные ценности, кто-то – ценности иные, предназначенные препятствовать распаду или созидать новые общности; взыскали фигуры пророка или мистических символов, способных скрепить разорванное историческое полотно.

Одни искали Янтарную комнату, вывезенную немцами из Царского Села и пропавшую, – монархический Грааль, идеальное помещение прошлого, которое сокрылось от глаз людских в войну, чтобы, может быть, явиться после распада СССР, создать преемственность между двумя Россиями. То, что Комнату можно было демонтировать, перевезти, делало ее похожей на древние святыни; она где-то хранилась, не будучи, собственно, комнатой, – набор панелей, пластин, крепежа; но могла снова стать трехмерной, обрести объем. Чудилось – кто найдет ее, станет, может быть, демократическим принцем – в те годы такое сочетание мало кого бы удивило, – исторически легитимным правителем новой России.

Другие искали Рауля Валленберга – меня звали работать в один из комитетов, занимавшийся розысками. В стране, где в годы жестоких казней редко кто спасал хотя бы одного человека, шведский дипломат, спасший сотню тысяч, представлялся прямым посланцем Господа, в иерархии равным апостолам.

Смерш арестовал апостола – кажется, Валленберг пытался попасть на прием к командующему фронтом; апостол исчез в тюрьмах, дикари съели святого, пришедшего к ним с проповедью мира, и отлучены за это, и не будет им не благодати, ни мира, пока не покаются, пока не найдут мощи проповедника.

Третьи – их было больше всего, там попадались настоящие профессионалы – искали золото партии. Не деньги партии искали, хотя партия как раз деньги за рубеж и выводила, об этом знали все, кто имел хотя бы минимальные связи в бизнесе. Но нет – жаждали именно золота, исторически предшествующего бумажным деньгам, которые сейчас печатали на такой бумаге и в таком качестве, что из них вообще улетучилось значение ценности. Золото партии было эквивалентом золотого руна, магической реликвии, обеспечивающей вечное благоденствие Колхиды; обнаруженное, оно пролилось на всех дождем беззаботного преуспеяния.

Три эти истории я рассказал старику для разгона, для собственного куража; а потом перешел к тому, что было мне более знакомо.