Люди без имени

О погибших скорбели, вспоминали, затем их заменяли новым пополнением, преимущественно стариками и молодежью, едва успевшей достичь призывного возраста. Роты оставались ротами, полки полками, и по-прежнему существовал фронт, раскинувшийся от Финского залива до Баренцева моря. На карте он выглядел просто: красная линия, извивающаяся змейкой с юга на север, образует всевозможные зигзаги, на которых условными обозначениями помечены люди, сведенные в подразделения, и стрелки, куда они должны устремляться, оставляя на своем пути тысячи человеческих жизней, не помеченные ни на одной карте генерального штаба.

Рота лейтенанта Блинова также пополнялась несколько раз. Сам он по-прежнему пьянствовал, поэтому не жалел о завещаниях отца, мирно покоившихся в полевой сумке фельдфебеля Кукушкина. Очнувшись от беспробудного пьянства, он писал отцу, требуя все новых предсмертных завещаний: «Все то, что тебе когда-либо принадлежало, все то, что никогда не было твоим, пусть это даже будут медведи Северного полюса, на бумаге, заверенной нотариально, они сослужат мне большую пользу»…, писал он отцу.

И умирающий отец, насколько позволяла память и фантазия, писал и писал …

Все это попадало в надежные руки Кукушкина, который неведомо откуда и каким путем ухитрялся доставать водку. Прозвище стяжателя-крохобора не угнетало Кукушкино, так как он знал, что получит десятую долю от завещаний Блинова и будет миллионером.

Лейтенант Блинов был умным и способным офицером. Нельзя было отнять у него и храбрость. Для продвижения по службе мешала русская фамилия и зависть офицеров, не обладавших его способностями, но имевших известные фамилии и протеже в штабах. Оставаясь все время ротным командиром, он ощущал на себе недоверие офицеров и высшего начальства, находил утешение в водке. Пьяный, он был очень буйный. Офицеры, зная его решительный характер, боялись подходить к нему. С солдатами был очень добр. Напившись, орал во все горло русские песни, плясал, играл на гитаре.

Узнав от денщика Тойно, что Какко Олави понимает по-русски, Блинов пригласил его к себе. И скоро Какко стал невольным соучастником его пьяных оргий. С одной стороны это позволяло Олави узнавать все новости, настроение офицеров и солдат и использовать в своей работе, учиться русскому языку, с другой стороны, отражалось вредно, вызывая недоверие товарищей.

В один из таких вечеров, когда пьяный Блинов бил в ладоши и, притопывая ногой, кричал, что было у него духа: — Гоп мои гричаники! Гоп…! [4]— а до смерти напуганный Кукушкин плясал в присядку, в землянку вошел Арва.

Олави обрадовался, узнав Арву, с которым вместе служили в учебном батальоне.

Почитав направление Арвы в роту, Блинов дико засмеялся:- Не вышел из тебя хороший жандарм. Не оправдал доверия. — Затем налил стакан водки, выпил половину, остальную протянул Арве и сказал: — Но и черт с ним — жандарм не профессия. — И обратился к фельдфебелю: — Кукушкин, пару бутылок! Живо прохвост! Пора бы догадаться самому — гостей надо встречать по-русски.

А утром Блинов, не жалея глотки, поднимал солдат в наступление, гнал их в атаку, и, как выражались все в роте, сам лез к черту на рога. Вот почему начальство не запрещало его пьянки, а, наоборот, поощряло буйства Блинова, так как после них он делался зол, искал смерти и не жалел солдат.

Когда Блинов отдыхал от плясок и настойчиво требовал от Кукушкина завещания, что в случае победы, он должен взять его в кучера, а в случае смерти гроб Кукушкина должен быть оклеен завещаниями, Арва рассказывал:

— Был я начальником лесного лагеря. Русские произвели на меня самое хорошее впечатление, но обращение с ними варварское, питание отвратительное. Если они еще живут, то это объясняется присущей выносливостью русского народа. Тверже и выносливее людей я ни кого и нигде не встречал.

— Не встречал ли ты военнопленного по фамилии Маевский, Леонид Маевский? — спросил Олави.

Арва задумался, потом закивал головой и сказал: — Нет! Что-то не припомню. Хорошо знаю я только Рогова — «покупатель табака», так звали его все. Его хотели расстрелять за то, он хотел есть. Я заступился и спас ему жизнь. Вот почему я здесь.

Когда они пришли в землянку, где размещалась рота лейтенанта Блинова, солдаты уже проснулись. Многие занимались физзарядкой, а старый капрал Кивимяки стоял спиной к двери и громко говорил. На скрип двери он повернулся и, делая жест рукой, как лихой казак вынимает шашку из ножен, и страшно вращчая белками глаз, сказал: — Не секрет, что маршал Маннергейм был противником войны. Однако это не помешало ему заявить: «Я не вложу меч в ножны, пока Восточная Карелия не будет присоединена к Суоми.

— Что мы будем от это иметь? — спросил Арва.