Люди без имени

Пока Маевский грузил, старик внимательно разглядывал военнопленного и думал, что русский не из-за уважения помогает ему. И он дал горсть табаку. Так началась дружба русского с финном, которые не знали фамилий друг друга и не могли разговаривать. C тех пор старик не упускал случая угостить Леонида табаком. Ежедневно привозил варенный картофель и куски хлеба. Вскоре работа по выжиганию древесного угля закончилась.

— Работать совместно с финскими рабочими выгоднее, — сказал Леонид. — Не у всех каменное сердце. Найдутся люди, которые могут пожалеть пленного, и в неделю раз принести ему отбросов из дома — не трудно. — И предложил Ивану самовольно перейти работать на пилку дров к подросткам. — Кому хочется целый день таскать ненужные доски? Надеяться на то, что прохожий на двадцать человек раз в день кинет сигарету, и получить незаслуженные побои …

— Да, потерять старика жалко! Таких счастливцев немного: машинист Глозанов работает в кочегарке с двумя финнами, да Мишка Громов пристроился совместно с маляром белить помещения, — сделал заключение Григорьев.

Подростки были рады приходу пленных. Они имели возможность подольше посидеть у костра, когда русские пилили дрова. Старшего мальчика звали Какко Олави, младшего — Паули Эро. Чтобы не было перебоя в напиленных дровах, Олави договорился с охраной, чтобы русские не ходили на обеденный перерыв. Охрана не возражала. Однажды Леонид сидел у костра и разговаривал с подростками; Иван подносил горбыли. Шатаясь подошел пленный Игнатьев и опустился возле костра. Лицо его было в крови, под правым глазом кровоподтек и большой синяк.

— Что-нибудь случилось? — спросил Иван.

— Одна беда сменяется другой… Не успеет забыться одно, как другое, еще худшее надвигается на нас! Вчера пришли машины из Швеции и директору привезли посылку, в которой были сигареты и кукла для дочери. Посылку сгрузили в кочегарке, где работал военнопленный Глазанов. Вечером ее не стало. Вместе с нею исчез сахар, принадлежавший кочегару: сахар в Финляндии ценился на вес золота. Глазанов разводит руками и мне может объяснить причины исчезновения посылки. Подозрение пало на русских. Немецкий часовой видел, как один русский выходил из кочегарки и нес что-то. Нас выстроили. Немец указал на меня. Меня били бесчеловечно и приказали принести посылку к вечеру. Директор объяснил, что сигареты он жертвует мне — вору, требует только куклу, но где возьму ее я …

Игнатьев хотел сказать еще что-то, но силы покинули его, и он склонил голову на колени Леонида.

Какко испуганно смотрел то на Леонида, то на Игнатьева.

— Грязное пятно легло на пленных, — сказал Иван.

— Мы воровали, этого скрывать нельзя, но «воровали» в мусорных ящиках, на свалках то, что выбрасывали финны! Нас за это избивали. У них потерялась посылка — мы виноваты; возможно, она украдена в пути! Зачем голодному человеку кукла?

Олави понял, что Леонид чем-то недоволен и раздражен и нерешительно спросил: — Что случилось с русским?

Маевский рассказал Олаве о пропаже посылки. Мальчики поняли только то, что кто-то украл из машины куклу.

Паули оттолкнул Игнатьева от костра со словами:

— Вораста мужика, поди отсюда!

Жалостливый Какко избил Паули, дал закурить Игнатьеву, сам пошел в столовую купить для русского хлеба и картофеля. Вслед за ним убежал и Паули.

Предчувствуя грозу, Леонид принялся за работу. Мальчики возвратились вместе: Какко с бутылкой кофе и хлебом, Паули с финкой в руке; за ним Лумпас с пистолетом. Вмешательства ни с чьей стороны не потребовалось: военнопленный Игнатьев был мертв.

Слух о пропавшей посылке распространился по всему поселку. Разговоры одни — украли русские. Больше всего недовольство выражали те, кто в своей работе не сталкивался с военнопленными, и у них складывалось мнение, что воровать способны только голодные люди.

В то время, когда финны передавали новость о пропаже посылки, Мишка — «маляр» работал на гидростанции, белил кабинеты. Странный характер был у финна, с которым работал Громов. Подобно немцам, которые называли всех русских — Иванами, финский маляр называл военнопленных— Федьками. Он приносил кусок хлеба Громову только тогда, когда выведенный из терпения называл по-русски «корова»! Ему казалось, что слово «корова» — самое сильное оскорбление, какое он может нанести русскому.

Работа не клеилась, и Мишка убежал на второй этаж «подстрелить» табаку, зная, что хозяин не даст.

— Куда ходил, корова! — спросил маляр Громова, злорадно смеясь, довольный оскорбительным словом.

— Значит, принесет поесть, — рассуждал Мишка, не обращая внимания на смех маляра. — Странные люди бывают. Вот этот чухня… — и он посмотрел исподлобья на финна, — никогда не даст по-хорошему закурить. Стоит назвать меня «корова», как делается добр. Одного жаль — редко называет!

Верный своей привычке — приносит хлеб русскому после оскорбления (разумеется, сам пропустил два глотка водки), маляр забежал за ним домой, где застал сына, вернувшегося по ранению с фронта. Для него уже была известна история с куклой. Выпили вместе. Маляр повторил, что куклу украли русские.