Люди без имени

— Друзья, период, когда мы не могли показать врагу свою силу, остался позади. Наступило равновесие сил. Владимир сообщил нам несколько имен предателей из числа военнопленных. Сомневаться в их предательстве не приходится. За смерть Ивана Тульского им отомстим смертью предателей. Жаль одного: у них есть на Родине семьи, которым мы не можем сообщить, чтобы они перестали оплакивать и ожидать возвращения их на Родину. Я не сомневаюсь в том, что их семьи честные советские люди, которые не осудят нас. Николай и Гаврила, на вашу долю выпала это задача. Осторожность прежде всего. Попадетесь, вырвите себе язык, но ни слова лишнего …

— Нет! Так дело не пойдет! — перебил Маевского Гаврила.

— Что? Душа в пятки ускачила! Испугался! — насмешливо спросил Солдатов, довольный, что он дождался настоящей работы, свойственной его характеру.

— Молчи! — и Гаврила так сжал руку Солдатова, что тот от боли вскрикнул. — Так дело не пойдет. Рисковать двоим незачем. Это сделаю я один!

Солдатов от изумления раскрыл рот.

— Да! Я сделаю один.

— Удобно ли одному? — спросил Маевский.

— Не сомневайся! В свое время Гаврила быка за рога удерживал и по 20 пудов за раз переносил, а с этими субчиками как-нибудь справлюсь: бить буду и плакать не дам. А ты, Николай, еще пригодишься в работе.

Когда Маевский хотел было возразить, Гаврила так отчаянно замахал руками, что Леонид был вынужден согласиться, только предупредил Солдатова: — В эти дни ни один из членов нашей группы не должен быть в чем-либо замечен. Прекратить лишнее движение по зоне, бараку, находиться большее время на нарах и на глазах у переводчиков, Максимова, старшины лагеря Пономаренко, Баранова и всех тех, кто находится на хорошем счету у охраны и не принадлежит к «плохим мужикам». Об этом, Николай, передашь всем товарищам ты.

Леонид передал список Быкову. И первой жертвой был любимец и забота всего лагеря, самый младший из военнопленных — ополченец Колька. Его предательскую работу Маевский разъяснил незнанием жизни и молодостью, поэтому Быков не убил его, а высек плетьми. После порки он нарисовал на клочке бумаги карикатуру на битого пленного Кольку и отправил его под угрозой смерти к Эндриксону.

Маевского очень удивило, когда рыбак Гаврила Быков обнаружил большие способности в рисовании.

Колька больше не появлялся в лагере, был направлен в другой лагерь, а Эндриксон взбесился и с группой вооруженных солдат ворвался в барак, избивая пленных.

В ответ — назавтра на нарах обнаружили труп. Утром следующего дня с петли сняли другой. На следующий день еще … и еще.

Эндриксон негодовал. Охрана была бессильна. И когда в конверте ни имя Эндриксона

прислали новую карикатуру, предела злости его не было конца, и он не мог простить этого пленным.

На хорошей белой бумаге была нарисована голова Эндриксона с оскаленными большими зубами в очках, с черными волосами азиатским разрезом глаз — точная копия Эндриксона, а над нею веревка с петлей и надпись: «Кажется все, последним будете вы!»

Эндриксон приказал на работу пленных не выводить. Вооруженная охрана окружила лагерь. Эндриксон с пистолетом в руке два часа бесновался перед строем и грозил расстрелять пол лагеря, если виновников не выдадут. Он не допускал мысли, что один Гаврила расправился с его агентурой и у многих отбил охоту посещать Эндриксона. Даже Солдатов сомневался в этом, предполагая, что сам Маевский помогает Быкову и не упустил случая упрекнуть его.

В одиннадцать часов приехал директор завода и с яростной бранью обрушился на начальника лагеря. Перепуганный начальник притворился, что ему неизвестно, что до сего времени военнопленные не выведены на работу и вызвал дежурного.

— Приказание вашего заместителя! — ответил дежурный.

Эндриксон подробно начал объяснять о смерти его лучших осведомителей.

— Мне наплевать на твоих осведомителей. Мне нужна рабочая сила на заводе. Его не остановлю и тогда, когда тебя вместе с твоими осведомителями задавят русские. Другой рабочей силы у меня нет. А вы, господин начальник, учтите, что если повторится подобный случай, то здесь будет новый начальник.

— Я не подчиняюсь вам, — попытался протестовать начальник лагеря.

— Выйдите отсюда, — сказал директор Эндриксону и дежурному. Когда дверь за ними захлопнулась, директор крикнул: — Встать!

Окрик был настолько властен и громок, что начальник лагеря не замедлил подняться и встать по команде смирно. Директор направился к выходу и остановился на пороге, достал из кармана часы, посмотрел на них и сказал:

— Если русские хоть раз опоздают на работу, солдатом пойдешь на фронт. В лучшем случае — в шахту катать вагонетки.