Люди Быка

— Оно теперь не скоро станет опасным, — заверил сын. — Тут уж мы с ребятами постарались: и тигдебам, и бакутам доходчиво объяснили, что любая повозка на колесах — это гнусное осквернение древнейшего священного символа — солнечного диска. Да за такое убить мало!

— Вам поверили?

— Еще как! Особенно тигдебы…

— Просто звери, а не люди! — одобрительно хмыкнул Семен. — Может, нам наладить доставку сюда соли? А то вот, понимаешь, научились делать замечательную колбасу твердого копчения, а употреблять приходится несоленой.

Юрайдех осмотрел предложенную ему кривую палку, понюхал, а потом отгрыз приличный кусок с одного конца и принялся смачно жевать вместе с кожурой.

— Нет, — сказал он с набитым ртом. — Так вкуснее. Мы ж не какие-нибудь там бакуты!

— Да это я так, — усмехнулся Семен. — Вроде как тестирую тебя — вдруг ты уже втянулся?

— Тестируйте, Семен Николаевич, — разрешил сын. — Соленое мне не нравится, а самогон и пиво, оказывается, вообще пить не могу — удовольствия никакого, а послевкусие ужасное. «Волшебная трава» и «счастливый дым» меня не забирают — тошнит только и голова кружится. Даже обидно… А вот молоко люблю!

«Что ж, — грустно подумал Семен, — Пум-Вамин не обманул. У парня все мое, но выражено ярче. К тому же появилось отвращение к алкоголю, которого у меня нет. Впрочем, то, что производят бакуты, и мне употреблять трудно — они ж все с полынью делают!»

— И что теперь? — спросил он вслух. — Планы, идеи имеются?

— Целая куча! — оживился Юрайдех. — Туда — на юг — надо еще наших людей послать, а потом…

Сын начал говорить — чувствовалось, что все это он обдумывал долго и тщательно. Семен слушал изложение собственных, по сути дела, замыслов, но уже не смутных, а вполне конкретных — берись и делай. «И буду делать, — подумал он. — Возможно, потом меня сочтут величайшим преступником, но эту войну я продолжу!»

Две недели спустя состоялась церемония проводов первой группы «пилигримов». Обряды не пришлось придумывать — они сложились как бы сами собой. Отец и сын стояли в проходе Пещеры и смотрели в полутемный зал. Колеблющиеся язычки пламени жировых светильников освещали свод и стены, разрисованные фигурами животных. Своеобразное панно изображало стадо мамонтов в движении. Напротив него на полу сидели двенадцать парней и в полузабытьи повторяли хором переделанные Семеном строчки Бродского:

…И быть над землей закатам,
И быть над землей рассветам.
Одобрят ее поэты,
И не удобрят солдаты…

Теплый солнечный день в весенней степи. Ветер колышет волнами молодую траву. На широкой вершине низкого холма неподвижно стоит огромный мамонт-самец. У него на загривке расположился седой длинноволосый старик. Вокруг пестрая шумная толпа — кроманьонцы, неандертальцы, питекантропы. Поблизости от холма щиплют траву еще десятка три некрупных мамонтов. Судя по размерам и форме бивней, это молодежь — самцы и самки.

Старик что-то говорит, и мамонт поднимает хобот. Находящиеся в толпе неандертальцы и питекантропы зажимают уши. Мамонт оглушительно трубит. Услышав этот призыв, пасущиеся животные оставляют свое занятие и направляются к подножию холма — туда, где стоят пустые и груженые волокуши. Люди спускаются им навстречу.

Примерно через час сборы окончены, и караван выстраивается в походную колонну: впереди длинноногий самец темной масти с полуголым парнем на загривке. За ним мамонты, запряженные в волокуши с вещами и женщинами. Замыкают колонну молодые самки, не несущие всадников.

Снова с холма звучит рев старого мамонта, и движение начинается. Провожающие поднимают руки в прощальном жесте.

Соседний экран засветился, и человек, курировавший когда-то работу миссии на мире № 142, остановил запись.

— Спасибо, что откликнулись, — сказал бывший куратор. — Могли бы и не обратить внимания на мою просьбу.