Люди Дивия

В первом же доме, куда мы вошли, обнаружился на постое у старухи Валунец, красивый и изящный мужчина средних лет, недавний парнишка, благолепный старец в обозримом будущем. Быстрое течение жизни оставило на его внешности грязевые подтеки, ил, поднятый со дна, задержался, но и в нем алмазно сиял ангел, а не барахтался безобразный водяной. У скромного агнца этого тоже был вид задумчиво приобщающегося, почти уже причастного, но никакого стада он, покорно ждавший знака от Мартина Крюкова, не имел. Не пастух, не поводырь; по грусти, сгустившейся на его тихой, пепельно-серой физиономии, когда мы вошли, я даже предположил у него сильные сомнения в целесообразности игры, в которой он согласился участвовать. Впрочем, едва он сообразил, что мы никакие не вестники, предваряющие его исход из этого места в некое другое, назначенное волей кукловода, его лицо разгладилось и даже отчасти просияло. Уже по одному этому я понял, какой же он в сущности непритязательный, смирный, положительный человек науки и созерцания и насколько ему чужда стихия, побуждающая прочих эзотериков и духовидцев идти к намеченной цели иной раз и напролом. Его бы пожалеть за этот отрыв от более естественной и правильной для него жизни, от рационального домашнего питания и продуктивной работы за письменным столом, но ведь, с другой стороны, никто силой его не лишал кабинета, ученых занятий, кафедры, лекций, проповедей или чем он там занимался. С несколько неуклюжей простотой идейно опростившегося господина Валунец сотворил фигуру деревенского гостеприимства, выставив на стол пресловутое "чем богаты", и я, не забывая бросать на этого мнимого старожила убогой деревеньки благодарные взгляды, накинулся на картошку, очень кстати сварившуюся в печи. Дарья не отставала от меня, и это было еще одним свидетельством перемены ее настроения: девушка окончательно решила оставить ребенка. Очень хорошо! Я прикидывал, насколько Валунец пригоден к роли приемного отца будущего младенца. Я очень мало знал его, но меня обнадежило и порадовало мудрое спокойствие, с которым он воспринял наш визит, нарушавший правила игры. Видимо, он не принадлежал к тем, кто придает чрезвычайное значение форме, тем более в ущерб содержанию, а может быть, уже соскучился в деревне, где ему только и оставалось что думать о пределах, до которых он способен дойти в своем опрощении.

- Виктор, - сказал я, выпив стакан водки и хорошо закусив, - ты ведь, если не ошибаюсь, работаешь не то в библиотеке, не то в научном институте и в результате занимаешься историей, не так ли?.. А что же тебя, ученого человека, книжного червя, привело в лес, в глушь?

- Будто не знаешь, - хмуро отозвался он.

- Ты недоволен, что согласился на это? Считаешь, что ввязался в авантюру?

- Ничуть не бывало.

Не удавалось мне раскрепостить его дух, развязать ему язык. Он подсовывал обрывки своих мыслей, чтобы я большим умственным трудом воссоздал из них правду его внутреннего состояния, но мне, слегка разомлевшему от обильной еды и выпитого, вовсе не хотелось заниматься подобной работой.

- Хорошо, зайдем с другой стороны, - сказал я. - За тобой должок в виде истории, Виктор. За тобой рассказ о том необыкновенном, что произошло с тобой здесь или по дороге сюда. Не будешь же ты уверять меня, будто ничего заслуживающего внимания с тобой не случилось?

- Кое-что случилось, - ответил Валунец и пристально посмотрел мне в глаза.

- Что-то, что имеет отношение ко мне?

- Да, не исключено... Хотя полной уверенности у меня нет.

- Рассказывай!