Люди до востребования

- Во-о... А я тебе наиграю. Все для тебя, - Витас взял гитару, откинул голову и, затуманившись взором, стал проводить размеренно по струнам, как гусляр из сказки. - На-на, нананай-на-на, вот так, Эндрю, вот та-ак. Налейте ему еще.

Тут же налили, сунули под нос. Сопротивляться было еще тяжелее, чем пить, и я выпил. И стал заваливаться на бок, но не дали - вернули в исходное положение.

- Эх, Эндрю-Эндрю, нельзя, не живи так, Эндрю, не падай, сегодня твой день, - Витас вскочил и стал декламировать: - В плацкартной жизни не забронировано мест для Бога. Здесь для тебя все, Эндрю. Здесь все разложено по полочкам. И к горнему не вознестись - лбом упрешься о плафон, и падать можно с полки, но не в бездну. Быть может, о родстве мечтаешь? Хе-е. Синонимом родства здесь, Эндрю - кочующая из глотки в глотку одна и та же духота.

- Что? Голоден? На, ешь, твои окорочка. Достань их из фольги иль целлофана, достань, достань. Лежали долго возле батареи, и белым цветом мылятся теперь, как пораженная молочницей пи.да? и пахнут дурно? Да не беда - нормально... за.бииись... Ты выдохни себе в кулак, поймешь, что запах тот же - окорочка, что плоть от плоти нашей, пихай в себя, в душежелудок, как в мешок, твои окорочка.

- Что, сыт? Знать, нам пора на полочку, к духовной пище. Лежишь, ворочаешь лениво мозгом, сканворд листая...

- Тэээкс... Зверек-полоскун. Е-нот. Енот - нормааальна... Лубочный горе-воин. Знаю, знаю - в прошедшем номере он был. А-ни-ка... За.бииись... Скифский меч... А-ки-нак...

- Но не сжимал ты рукояти скифского меча! А-а-а!

-Что? Зол ты? Значит нам пора! Пора, мой друг, на полку верхнюю, где будет нам вином - презренье, а хлебом - смех. Презри ты этих, копошащихся в двухмерности сканвордов и окорочков, для этого и полку жизнь тебе особую дала!

-Но вот ведь - время и усталость так похожи... Пресыщен вскоре ты. И ночь пришла уже, накрыла люд штампованной простынкой. И ничего нет уже, чем проход из кладок человеческих ступней. Проход до тамбура...

- Вполне скользят пейзажи за окном, но не о том движенье ты мечтаешь, чего уж проще - ты страдаешь от невозможности страдать, винишься в неспособности виниться. И ты идешь глухою ночью в тамбур, и молишься, и требуешь ответа... и рвешь, и чуешь - есть оно, движенье! В тебе! В тебе! В тебе!.. О... прошу прощенья... всего лишь перистальтика... гм... кхм... Идем, мой друг, обратно... А на встречу бегут несметной тьмой окорочка, твои окорочка...

Витас раскланялся под аплодисменты резиновых и сел на место.

- За окорочка, - сказал один, что посветлее, и разлил по стаканчикам.

- Поехали, ту-туу! - сказал другой.

Витас пить не стал, он устроился в углу и вжал лицо в колени.

Я тоже не тронул стаканчика и медленно отполз - никто меня не остановил. Встал, прошел в коридор, там дверь в темноте, открыл ее.

- Заходи, Андрюша. Видишь, все равно встретились. А у меня тут и стол собран.

Она сидела за откидным столиком, гаденько, заискивающе улыбалась. Потрескивали дровишки в титане. Щурились пропитые глазки. Рука метко, профессиональным движением налила в стаканы идеально ровные порции.

- Ты никак в дорогу дальнюю собрался? Давай и выпьем с тобой за это. Чтобы путь твой гладким был, а то у нас в поездах всякое случается, я уж насмотрелась за жизнь.

Я присел и, зажмурившись, выпил. Но по открытию глаз, она не исчезла - сидела незыблемо, реальней, чем следовало бы.

- Бабушка твоя при встрече все о тебе говорит, а о ком ей еще, Андрюшенька, ты один у нее, надежа. Все говорит и переживает, какой ты хороший, да только непутевый. Я и сама вижу, что непутевый, и друзей себе нашел таких же хороших, да непутевых. Жалко смотреть, как пропадаете вы. Смотришь, и помочь не можешь. Совет бы дать дельный, так вы советов не слушаете, каждый себе голова... да с больной головы на здоровую... Эхохо... Простоты чураетесь, бежите ее, к ней и придете...

- Пойду я.

- А на дорожку? Ох, ну ладно, мы с тобой теперь часто встречаться будем. Иди, а я за вас выпью, чтобы всем вам гладко ехалось. Выпью, выпью, а я уж как выпью, так все и сбывается, и будет вам всем моя надежа, простая, но крепкая.

И я пошел по коридору, пол шатало из стороны в сторону, что приходилось хвататься для равновесия за углы и стены. Слева и справа сидели люди, кто-то доставал перекусить - качалась в такт минералка в бутылке, кто-то спал, накрыв голову подушкой, тетка в косынке ворочала деревянным половником кипящие в большом чане простыни, клубился пар, запах хозяйственного мыла и мочи крепко обосновался здесь. Была среди этих людей и Аня, сосалась в темном закутке с мужеподобной, коротко стриженой бабой, видимо, это все, что досталось ей вместо принца, о котором мечтают девушки ее возраста. Была Кора. Смотрела невидящим взглядом, а в ногах у нее рыдал добрый сказочник и редактор Перфильев. Кора его машинально гладила. Перфильев был пьян и шептал: «Все еще будет, все еще будет». А Кора смотрела сквозь стены на проносящиеся сумрачные пейзажи. Черные, они дышали и проносились.