Люди Домино

Ну и конечно, я. Я тоже остался в живых.

После того как ловушка Процесса захлопнулась, все почернело, и из того, что происходило дальше, я запомнил только мимолетные вспышки, словно выхваченные из темноты. Вот сильные руки вытащили меня из воды, влили в горло какую-то теплую укрепляющую жидкость, опустили на что-то мягкое, и началась долгая убаюкивающая поездка в машине.

Когда меня нашли, я, судя по всему, был в горячке, без конца бормотал про снег, генерального директора, информацию. Первое, что я помню, это пробуждение здесь, в постели в Хайгрове,[70] где вы столько сделали, чтобы ликвидировать ущерб, нанесенный ошибками и заблуждениями ваших предков, и где вы проявили столь любезное гостеприимство, благодаря которому я чувствовал себя как дома.

С огромным удовольствием я узнал, что вас, вашу милую жену и меня ждет радость — ни больше ни меньше, чем рождение вашего сына или дочери, чье появление сейчас, когда я пишу эти строки, ожидается со дня на день.

Но есть кое-что самое невероятное, о чем я вам не рассказал.

Это голос у меня в голове. Заговорив в первый раз, он произнес только шесть слов, после чего замолк. Естественно, некоторое время я пытался убедить себя, что все это мне приснилось, что это некое странное побочное действие, слуховая галлюцинация, вызванная крайней усталостью.

Но в последние несколько дней стало хуже — гораздо хуже, и теперь для меня пришло время признать правду. Левиафан жил внутри меня и набирал силу.

То, что находилось внутри Эстеллы, было лишь филиалом Левиафана. То, что ношу в себе я, — его штаб-квартира, его мозг, его мыслительный центр. Боюсь, потребуется немалая жертва, чтобы упечь его навсегда.

Вообще-то говоря, мне кажется, я знаю, что будет дальше. Вы, наверное, уже и сами это поняли. За последние несколько дней моя одежда сильно увеличилась и обвисла. Мой голос стал выше, часто ломается и дает петуха, иногда совсем по-детски. Но странное дело, я чувствую себя лучше, чем прежде. Иногда мне даже хочется смеяться.

Можете делать с этой рукописью все, что пожелаете. Заприте ее в ящике стола. Сожгите. Можете даже опубликовать. Ведь, в конце концов, это только слова.

И последнее. Правда о голосе, который вырвался из моей головы на эти страницы.

В первый раз я услышал его в тот же день, когда очнулся здесь. От этих звуков меня затрясло. Это был не просто голос, а целый хор голосов, слившихся в один. Это был голос Левиафана, голоса англичанина, ирландца, шотландца, старой королевы, существа за нефритовой дверью, гул роботов и — в самой глубине, в неведомых темных недрах его существа — непривычно горький, но вполне самоуверенный голос мистера Стритера.

«Это не конец, — сказал он. — Встреча в пустоши еще впереди».

Послесловие редактора

Прошло уже два дня, как я простился с Генри Ламбом. Раньше мне не хватало мужества взяться за перо. К тому же оказалось, что писать я могу только при свете дня, когда рядом жена и дочь, когда в доме зажжены все лампы и поблизости нет никаких зеркал и других отражающих поверхностей.

В конце концов мы нашли его. Подбросив рукопись к моему порогу, он взял одну из наших машин и поехал в Фене,[71] намереваясь сразиться с тем, что пряталось внутри его и водило его рукой при написании тех глав повести, которые принадлежали не ему.

Однако навстречу нам, навстречу сиренам и стае репортеров, которые собрались здесь, невзирая на мои горячие возражения, из вересковой пустоши нетвердой походкой вышел не Генри Ламб. Тот человек, которого я знал, исчез с лица земли.

После прочтения рукописи Генри я часто думаю об Эстелле, о ее описании того, что происходит, когда внутри тебя сидит Левиафан, как это чудовище отслаивает внешнюю лакировку и обнажает истинную личность под ней.

Мы вышли из пустоши с мальчиком лет восьми-девяти, он казался совсем маленьким и нелепым во взрослой одежде, которая уморительно висела на нем и волочилась по грязи. Я почти сразу разглядел тот отвратительный желтый джемпер, но мне понадобилось некоторое время, чтобы узнать ребенка, потерявшегося в нем. В конечном счете мне пришлось просмотреть старые телевизионные записи, прежде чем последние сомнения у меня пропали.

Мальчик был не слишком разговорчив. Вообще-то он произносил одну-единственную фразу, одни и те же несколько слов, которые повторял снова и снова. Это была старая реприза, лишенная всякого смысла и теперь еще менее забавная, чем прежде.

Два дня назад я зашел попрощаться. Сильверман, разумеется, организовал все великолепно — маленькая ложь в моем официальном расписании, агенты службы безопасности в штатском, скромная машина без опознавательных знаков. В моем новом положении лучше быть осмотрительным.

Читатель может увидеть мрачный юмор в том, где мы теперь держим Генри. Он находится под землей, в глубоких подвалах городского дома моего первого министра, в самом центре мелового круга.