Люди Домино

Долгое время это казалось мне сном, чем-то, произошедшим не со мной, а с кем-то другим, но даже теперь случается так, что когда я в два часа ночи начинаю скакать с кнопки на кнопку в поисках чего-нибудь стоящего, то натыкаюсь на знакомый кадр или даже на всю старую серию на каком-нибудь захудалом канале, где показывают всякую дрянь, от которой отказывается даже «Ю-кей голд».[10] И тогда я вижу себя — маленького шутника с голоском фальцетом. «Я тут ни при чем, — пищит он. — Это дед виноват».

— Вас, наверное, повсюду узнают.

— Ну уж, совсем не повсюду.

— Вы все еще играете?

— Я теперь государственный служащий, — твердо сказал я. — Клерк-классификатор. — И демонстративно посмотрел на часы. — Ну, нам пора возвращаться.

В два часа мы сидели в другой приемной перед человеком, который стоял возле электронной доски и нес полную чушь.

— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут Филип Статам. Я отвечаю за безопасность в этом подразделении.

Нас, слушателей, в комнате было всего двое, но он говорил так, будто обращался к битком набитому залу.

Барбара послушно делала заметки.

«Филип Статам, — записала она. — Ответственный за безопасность».

Статам говорил как комик старой школы — из тех, что взывают прямо к публике, собираясь перейти к самой популярной части своего номера, какому-нибудь навязшему в зубах штампу, который зрители знают наизусть.

— У вас может сложиться впечатление, — начал он, — что офис — безопасное место для работы. У вас также может сложиться впечатление, что ничего страшного здесь с вами произойти не может, поскольку самое смертельное оружие, с каким вы имеете дело, это степлер, факс или архивная папка. У вас даже может сложиться впечатление, что в офисах не бывает несчастных случаев. И уж точно они никоим образом не могут коснуться вас. — Он сделал паузу ради — ничего другого мне просто в голову не приходит — драматичного эффекта. — Знаете, что я вам скажу? — Он набрал воздуха в легкие. — Это не обязательно так. — Для вящей убедительности он постучал по экрану электронной указкой. — Несчастные случаи могут произойти. Несчастные случаи происходят. Каждый офис — это потенциальная смертельная ловушка. И в течение следующих двух с небольшим часов я буду давать вам рекомендации о том, как уберечься от опасностей. — Он выгнул брови, раздул ноздри. — И как остаться живыми.

Мы покорно просмотрели два видео, презентацию Пауэр-Пойнт и уже должны были перейти к тому, что Статам зловеще называл «небольшая ролевая игра», когда у меня в кармане эпилептически задрожал мобильник.

— Извините, Филип, — сказал я, радуясь возможности отвлечься. — Важный звонок.

Статам проводил меня сердитым взглядом, а я, довольный, поспешил в коридор, но, когда увидел высветившийся номер звонящего, все остатки моего хорошего настроения мигом улетучились.

— Ма? — сказал я. — Ты не должна звонить мне на работу.

— Старый хрыч умер.

Сердце мое сжалось.

— Что ты сказала?

И она повторила, на сей раз тверже, даже не пытаясь скрыть ухмылку:

— Старый хрыч умер.

3

Когда я в первый раз снова увидел деда, то не узнал его. Всю жизнь он был рядом со мной, а я не смог найти его в комнате, наполненной незнакомыми людьми.

Я был слишком расстроен и потрясен, чтобы ехать на велосипеде, а потому запрыгнул в автобус номер 176 на привокзальной остановке и, томясь и тоскуя, просидел всю дорогу, пока автобус полз как черепаха по Ватерлоо, по Элефант и Касл, по Уолуорту и Камберуэлл-Грин, прежде чем, проскрежетав тормозами, остановился возле длинной стены из красного кирпича. Весь путь до Сент-Чада[11] я просидел на краешке сиденья рядом с толстяком в футболке с Гарфилдом,[12] он уминал цыпленка из картонной коробки и слушал неприлично громкую поп-музыку.

Проскочив через раздвижные двери в больницу, я минут десять бродил с потерянным видом, пока какая-то медсестра не сжалилась надо мной и не направила в палату Макена[13] — реанимационную в самом конце пятого этажа, отделенную от остальных помещений толстой стеклянной перегородкой. Внутри на узких кроватях лежали шесть или семь стариков — неподвижных, безмолвных, без признаков жизни. В палате висел стойкий запах хлорки, мыла, мастики и всепроникающий предательский душок разложения.

В нескольких кроватях от меня сиделка поправляла подушку под больным и что-то бормотала, явно пытаясь говорить утешительным тоном.

— Прошу прощения, — заговорил я.

Женщина повернула ко мне голову, но при этом не оставила своего занятия.

— Да?

— Я ищу своего деда.

— Фамилия?

Говорила она, мне показалось, с каким-то акцентом, вроде бы восточноевропейским.

— Его фамилия Ламб.

Она смерила меня презрительным взглядом, словно я спросил, есть ли в больнице бар.

— Он мой дед, — довольно неуверенно добавил я.

— У вас за спиной. — Она бросила в мою сторону еще один пренебрежительный взгляд и вернулась к своему занятию.