Люди Домино

— К богине, Генри. К новой Эстелле. Она была идеальна. Между ног у нее все так гладко. — Он засопел. — Вы меня прощаете, Генри? Мне крайне необходимо, чтобы вы меня простили.

— Не думаю, что теперь это имеет какое-то значение, — сказал я, глядя, как громадные черные хлопья, словно камикадзе, бросаются на стекла машины.

— Все кончено. Грядет великий змий. — Мистер Джаспер (Ричард Прайс) издал сухой скрежещущий звук, который вскоре перешел в жуткий безудержный кашель. — Вы видели снег?

— Конечно.

— Знаете, что это такое?

— Я… я не уверен.

— Это амперсанд, Генри. Амперсанд, льющийся с небес.

Новые хрипы, потом тишина в трубке, и снег повалил еще гуще, еще плотнее, чем прежде, — бесконечно, безжалостно заливая город, словно слезами.

24

Всего три дня потребовалось Лондону, чтобы погрузиться в полный хаос. Город охотно принял его, с готовностью поменяв своих прежних благоразумных почитателей, склонных к едва сдерживаемой невозмутимости и докучливому порядку, на нового обожателя, этого непревзойденного мастера паники, анархии и страха.

На квартиру мы приехали во второй половине дня. Несколько раз за время поездки водитель порывался выкинуть нас из машины. Он говорил, что хочет бежать, убраться к чертям из города, прежде чем разразится катастрофа. И только остановка у еще одного банкомата, где я выбрал всю остававшуюся на моем счете наличность, убедила его довезти нас до дома.

За долгую поездку маме стало гораздо хуже, она то яростно каялась в прежних ошибках и неверии, то плакала над тем, что скрывается в снежных хлопьях. Когда я привел ее в квартиру, она была в бредовом состоянии, и Эбби (что я отметил с теплым чувством), которая изо всех сил старалась спрятать собственные панику и тревогу, пришлось помогать мне укладывать ее в мою постель, довольно бесцеремонно закинув мамины ноги на матрац, стаскивая с нее почти всю одежду и устраивая ее со всеми удобствами.

Разумеется, не подобало думать о таких вещах в столь страшное время, но я со сладостным трепетом понял: это неожиданное гостеприимство означает, что у меня нет иного выбора, как только лечь в постель к Эбби этой ночью.

Я принес маме стакан воды, убедил ее выпить и, когда она, казалось, успокоилась, официально представил ей Эбби.

— Так вы, выходит, парочка? — спросила она, когда я вытер ниточку слюны с ее губ. — А я всегда думала, что ты голубой. — Она забулькала, пена появилась в уголках ее рта. — Никогда не видела тебя с женщиной. Считала тебя гомиком.

— Что происходит? — спросила Эбби, когда я вернулся в гостиную и мы уселись на диване, испуганно прижавшись друг к другу. — Генри, что происходит?

— Худшее, что только можно вообразить, — сказал я. — Вот что происходит. Такое, что хуже и не представить.

— Нет, — резко обрубила она. — Я сыта по горло всеми этими секретами. Я хочу точно знать, что происходит. Я хочу, чтобы ты сказал мне правду.

И тогда я обнял ее как можно нежнее и рассказал все, начиная с того дня, когда с дедом случился удар, до моей истории со Старостами, до всего, что я знал о снеге. Когда я закончил, она только кивнула, поблагодарила меня за честность и потянулась за пультом от телевизора.

На крохотном экране портативного телевизора Эбби (вытащенного с чердака, после того как мисс Морнинг разбила его предшественника) мы смотрели новости о начале кошмара. В каждом сюжете слышался тяжелый топот катастрофы — эпидемия самоубийств, заполненные до пределы церкви, синагоги и мечети, сосед, бросающийся на соседа, истерическое насилие на улицах — без границ, без разбору. Непонимание привело к сумятице, сумятица — к страху, страх — к панике, а паника неизбежно — к смертям.

В шесть часов вечера премьер-министр созвал чрезвычайное заседание парламента. Час спустя правительство рекомендовало всем оставаться дома, предостерегая от выхода на улицу. В восемь вечера мы услышали, что больницы переполнены, забиты невменяемыми пациентами (многие из них — бывший больничный персонал). В девять часов, как и следовало ожидать, было введено военное положение, а в девять двадцать пять у нас зазвонил телефон.

Я как раз зашел к маме, когда раздался звонок. Казалось, она бредила — бормотала всякую ерунду, мол, что-то идет из космоса проглотить Лондон целиком. Странно, но слова она произносила в каком-то отчетливом ритме, с явно выраженным удовольствием, словно действительно с нетерпением ждала гибели города.

Когда я вернулся в гостиную, Эбби опасливо смотрела на телефон, словно боялась, что он сейчас подпрыгнет и укусит ее. Я спросил, почему она не отвечает на звонок.

Она прикусила губу.

— Мне страшно.

Я снял трубку.

— Слушаю.

Голос я не узнал. Это был мужчина приблизительно моих лет.

— А где Эбби?

Я ничего не ответил.

— Мне нужно поговорить с Эбби.

— Кто это?

Теперь в голосе послышалась почти не скрываемая нотка воинственности.

— Джо. А вы кто?

— Меня зовут Генри Ламб, — ответил я и повесил трубку.

Эбби смотрела на меня, широко раскрыв глаза и дрожа.

— Кто это был?

— Ошиблись номером, — ответил я и по тому, как она посмотрела на меня, понял: она знает, что я лгу.