Люди города и предместья

Я рассказала Даниэлю всю мою историю. Он молчал, но время от времени клал мне руку на голову, гладил по волосам и вздыхал: доченька моя… Для него было очень важно, что я приняла католичество. Я сказала, что с юности в церковь только заглядываю, ставлю свечки, но не принимаю причастия. Рассказала, что всю жизнь враждовала с матерью и примирилась с ней по-настоящему лишь после ее смерти. Потом он спросил, жив ли мой отец. И я сказала ему, что отец остался в гетто с теми, кто отказался уходить. Он был электромеханик, и ему казалось, что он со своей профессией сможет выжить. Даниэль сразу его вспомнил — Баух! Я стала расспрашивать его, но он сказал, что видел моего отца несколько раз, а в последний раз в то утро, когда его, Даниэля, арестовали. Даниэль предположил, что Баух был расстрелян вместе с остальными. Минутное бессмысленное горе — услышала о смерти отца, которого, в сущности, никогда и не было!

Потом, когда я тебя проводила в гостиницу, я пошла с ним в костел. Он служил — очень быстро и горячо, частично по-польски, частично на иврите. Мне показалось очень красиво. Потом его окружили, долго теребили, а он меня держал за руку, как ребенка, и не отпускал. Потом мы сели в костеле на той самой лавочке, где он сидел пятьдесят лет тому назад, и он сказал — почему у тебя тоска в глазах? Я вряд ли сама полезла бы к нему с такими откровенными признаниями… Я рассказала ему, как меня мучит ситуация с Алексом: я не могу смириться с его сексуальным выбором. Даниэль расстроился и сказал мне нечто удивительное:

— Деточка моя! Я совершенно этого не понимаю! Женщины так прекрасны, так привлекательны, мне совершенно непонятно, как можно отвернуться от этой красоты и взять вместо женщины мужчину. Бедный мальчик!

Вот что он сказал. Ни один из психологов никогда ничего подобного не говорил. Они пытались произвести анализ, что-то вычислить и каким-то образом увязать гомосексуализм Алекса с моей семейной жизнью, с какими-то моими проблемами.

Даниэль сказал, что испытывает, как и я, тихий ужас перед этим пороком и что не однажды сталкивался с гомосексуалистами, и сказал, что лучше, если Алекс будет жить отдельно, не вовлекая меня в свои взаимоотношения. Потому что я должна сохранять себя от разрушения. И точно так же он ахал и расстраивался, когда узнал о сложностях моих с Гришей. Потом закрыл глаза, долго молчал. Сказал, что мы никогда не знаем, какие у нас впереди еще испытания, болезни и трудности, и что было бы хорошо, если бы я научилась радоваться вещам, не связанным с семьей и отношениями с людьми. Чтобы я лучше смотрела на другие вещи: на деревья, на море, на всю красоту, что нас окружает, и тогда восстановятся порушенные связи, и я смогу ходить в церковь и получать помощь из того источника, который всегда для нас приготовлен. И чтобы я меньше думала о своих чувствах и вообще о себе меньше бы думала. И должна быть готова к серьезным испытаниям. И он хочет, чтобы я приехала когда-нибудь к нему в Израиль. Обещал показать мне все то, что там знает и любит. Сказал, чтобы я писала ему письма, а он либо вовсе не будет отвечать, либо очень коротко. Он сказал, что всегда будет обо мне молиться. И велел мне тоже молиться — представлять себе, что держишь на ладонях всех своих любимых людей и поднимаешь их к Господу. И все.

Тогда я сказала ему, что со времен моего отрочества потеряла веру и сегодня совсем не знаю, католичка ли я. Он улыбнулся мне так дружески, провел рукой по волосам и сказал:

— Деточка, ты думаешь, Бог любит только католиков? Делай то, что говорит твое сердце, будь милосердна, и Господь тебя не оставит. И молись.

Я пришла в гостиницу и сразу же попробовала, и набрала полные руки всех, кого люблю, и тех, кого любят те, кого я люблю, и Риту, конечно. Собрала их всех и сказала: Господи, не забывай про моих… Ну, что скажешь, Эстер?

31

Август, 1992 г., Беркли.

Эва — Эстер

Эстер, дорогая!

Прошла неделя. Гриша все еще в реанимации, в коме. Тот сумасшедший, который выехал на встречную полосу, погиб сразу же, вместе с женой и тещей, которые сидели на заднем сиденье. То, что Гриша остался жив, просто какая-то случайность. При таком лобовом столкновении живых не остается, даже с подушками безопасности. Я ждала целый час в аэропорту, потом взяла такси и приехала домой. Алекс был дома. Гриша собирался заехать за ним, чтобы ехать в аэропорт вместе, но позвонил и сказал, что не успевает и едет прямо в аэропорт. И я возблагодарила Господа, что он не взял с собой Алекса: место рядом с водителем самое опасное. Но это уже потом. Первая мысль, которая пришла в голову: пока я была в Белоруссии, он жил не дома… Теперь это не имеет уже никакого значения.