Люди государевы

— Господин сержант, когда мне за него деньги-то дадут? — кивнул Степан на Байгачева.

— А вот придем в Тару, там и разберутся, че те дать, деньги аль кнута… — усмехнулся сержант, достав из костра горящий прутик, раскурил трубку. Степан хмуро поглядел на него и молча отошел от костра.

Оставив одного солдата на карауле, легли спать, а когда проснулись, Степана не было, бежал. Данила Львов отнесся к этому равнодушно и велел собираться дальше.

К вечеру добрались до деревни Шериповой. В трех домах деревни жили сыновья Шерипова и сам хозяин Максим, коренастый лохматый мужик. В его дому и остановился сержант Львов с арестантом и двумя солдатами. Трое других стали у сыновей. Петра Байгачева заперли в чулане, приставили караульного.

У хозяина сидел гость. Это был Аника Переплетчиков, за неделю сменивший третью деревню. Он еще из окна увидел связанного Байгачева и перекрестился. Данила Львов сначала подозрительно оглядел Анику, но потом, узнавая, спросил:

— Ты никак из Тары, у судьи служишь?

— Так, господин сержант.

— По какому делу в сию глушь забрался?

— По тому, что и вы…

Сержант Данила Львов вопросительно уставился на него.

— По велению судьи искал бунтовщика Байгачева, да вижу, вы его достали…

— Че один?.. Разве те его взять бы…

— Хотел узнать поначалу, где скрывается, чтобы потом взять.

Хозяйка подала на стол горшок пшенной каши, грибов и капусты.

— Че их нам судить, наше дело малое… Опять же об одном радеем… Вот вы словили бунтовщика, и нам радость, хотя и без прибытку… Где его взяли-то?

— На Ишиме.

— У Сергия?

— Нет, подале… От Сергия он ушел.

— Нелегкая, стало быть, дорога была, не выпить ли нам водочки. Хозяин хвастал, что свеженькой накурил, да и у меня полуштоф есть…

— Сие можно, — оживился сержант, — давно не баловались, все служба да служба…

— Это верно, служба — не мед, — сказал Аника, наливая сержанту и хозяину в деревянные стаканы водку. — Намаялись, поди… Пейте, господин сержант, с устатку-то оно хорошо…

Тронутый участием Аники, сержант с приязнью смотрел на него, а после второго стакана почитал за друга этого, оказывается, тоже бывшего солдата, который когда-то хаживал с Бухолцем и был ранен.

Приятно погутарить с бывалым человеком бывалому служаке.

— А че, не позвать ли солдата, господин сержант, связанный-то никуда не денется из чулана.

— Зови… Пусть идет… — чуть помедлив, великодушно разрешил сержант. — Иван, садись, — сказал он приглашенному Аникой солдату, — пей, но с бунтовщика глаз не спускай, награду за него от губернатора поимеем немалую…

— Слушаюсь, господин сержант, — не заставил долго упрашивать себя солдат и присел к столу.

Аника усиленно его начал потчевать, и его стараниями и солдат, и сержант, уронив головы на стол, мертвецки спали.

На дворе было уже темно. Достав из камелька жирник, Аника вышел в сени, отпер дверь в чулан, где на полу лежал Петр Байгачев.

— Че, вор, отгулял на воле! Давно дыба по тебе плачет, — поднес Аника огонь к лицу Байгачева. — Ай, не признал?

— Пошто не признал, от тебя за версту дерьмом тянет, не хошь, так признаешь!

— Поговори! — пнул его ногой Аника. — Вставай, едем в Тару, сдам судье, там он с тобой потолкует!

— Боишься, однако, виски-то!.. А вот повиси, повиси, не распускай злолаятельный язык!..

— Аникей Иваныч, не задаром о том прошу, денег дам, развяжи… — Откуль у тебя деньги?

— Старец Софоний отцу Сергию передать велел, в портках на брюхе зашиты… Пятнадцать рублей.

Аника нагнулся над связанным. Байгачев отстранился от него.

— Коли так брать станешь, сержанту скажу, отберут… Дай себя порешить!

— Черт с тобой… Повесишься, что ли?

— Нож у меня в сапоге, торопились служилые, не обыскали…

— Не сбежишь?

— Запри меня…

Аника развязал Байгачеву руки, вышел за дверь и сказал:

— Скорей давай, нето караульный проснется, деньги достань…

Через минуту услышал из-за двери шепот: «Спаси, Христос!» и легкий вскрик. Открыв дверь, увидел на полу скрюченного Петра Байгачева. В животе у него торчал нож.

Глава 45

После Покрова ночи стали холоднее, и печь приходилось протапливать чаще. Уже давно были изрублены на дрова скамейки, стулья и полки, и теперь доканчивали стол. Василий Кропотов дорубил последнюю от него доску, наскреб из ларя остатки отрубей и, войдя в горницу, сказал:

— Все, братцы, последние две горсти замешиваю.

Архипов и Калашников, сидевшие на приступке печи, ничего не ответили, только Падуша отвернулся от окна и негромко проговорил:

— Видно, отвернулся господь от нас за грехи наши… Ни воды, ни муки… Не будет нам, по всему, указу, четвертый месяц сидим… И тут пропадать и там…

— Теперича здесь пропадать точно, а там, коли сами выйдем, милость царска будет, — сказал Калашников, поднялся, исчез головой в дыму и закашлялся. — За нами великой вины нет…

— А под отпорным письмом руку не прикладывал? — сказал Падуша.

— Та беда невелика… Кабы наследника указали, так и к присяге идти можно было…

— Какой седня день? — сносил Падуша Кропотова. — 16 октября… А какой день, не скажу, сбился…