Папу в светской одежде, без рясы, вообще не помню. Когда он стал священником, мне было, наверное, года четыре. Мама всегда была с нами дома, а папы практически никогда не было. Очень хотелось, чтобы все мы собрались вместе, но так не получалось, от этого я страдала. Он приходил домой очень поздно и слишком рано уходил. Будучи еще маленькой, как же я расстраивалась! Пыталась задержать его, специально прятала обувь. Но когда я пошла в школу, папа стал брать меня с собой на все выходные. Сначала литургия, потом крестины, венчания, панихиды, далее требы, беседы с людьми, и так вместе мы проводили субботы и воскресенья.
Девяностые годы были для Грузии слишком тяжелыми, транспорт практически не ходил. Возвращались мы всегда очень поздно, пешком, а по дороге домой нам нужно было идти мимо кладбища. Папа отучал меня бояться – когда мы проходили мимо, он говорил: «Ну давай, зайди, увидишь, там нет ничего страшного, а я тут тебя подожду».
Помню, когда умер мой прадед, которого я очень любила, папа тоже взял меня с собой, хоть все родственники протестовали. Мы зашли в дом, папа спокойно и даже торжественно сказал: «Вот дедушка. Он умер. Но потом мы снова с ним встретимся». С того дня я совсем перестала бояться и кладбища, и умерших людей. Мои друзья и родственники как-то суеверно сторонились покойников, некоторые даже на панихиды не ходили. А в моем восприятии смерть стала одним из явлений нашего мира, переходом из времени в Вечность.
Папа все свое время отдавал служению. Поэтому когда он принял монашеский постриг и его рукоположили в епископы, для меня ничего особенно не изменилось. Мне в это время уже исполнилось десять лет. Сестрам было два и четыре годика, они без мамы еще не справлялись, а я была уже самостоятельной. Папа стал брать меня с собой в епархию, теперь я могла уезжать с ним на неделю и больше. Ну а став еще взрослее, практически на каждые выходные я приезжала к нему сама, сначала в Ахалцихе, затем в Бодбе, а потом в Ахалкалаки.
Основная тяжесть решения лежала на маме, для нее, конечно, с папиным монашеством изменилось многое. Я все-таки маленькой была, сестры тем более, и, конечно, мы не понимали, чего стоило для нее дать согласие на этот постриг. Уже потом я говорила с мамой об этом времени, она рассказала о своих переживаниях.
– Но если бы я тогда отказалась, – сказала она, – всю жизнь бы жалела, что не дала ему реализоваться, ведь служение Церкви – это его призвание.
Она еще очень молодая была, когда папа принял постриг, а дети были маленькие. Хотя нельзя сказать, что папа вовсе ушел. Он всегда помогал нам и, находясь в Тбилиси, приезжал. С мамой они встречались достаточно часто, обсуждали вопросы нашего воспитания. Если нам с сестрами нужно было на что-либо получить принципиальное разрешение, мы всегда звонили папе. Бабушка с дедушкой – папины родители – поддержали маму. Мы остались жить у них.
Когда сестры повзрослели, они, так же как и я, стали ездить к отцу. Чаще всего мы гостили у него по отдельности, чтобы иметь возможность личного общения, но часто и вместе, так веселее. Например, несколько лет назад получилось настоящее путешествие: папа и мы втроем с сестрами на машине ездили в Турцию, получилась настоящая семейная поездка.