Люди и атоллы

Путь занял всего несколько минут. Как только я выбрался из сада, окружавшего отель, коралловая дорога сама привела меня к цели. Было еще слишком рано. Прохожих было немного, но почти все улыбались мне, незнакомому человеку, и приветствовали словом «каселелия». На местном языке оно — эквивалент гавайского «алоха». В отличие от жителей Сайпана или Трука антропологический тип здешних людей показался мне менее выраженным. Невысокие, с несильно выдающимися губами, почти прямыми волосами, они существенно отличались от известного мне меланезийского типа или даже от жителей Тонга. Воображение рисовало образы татуированных местных жителей с копьями или дротиками в руках, в то время как мимо меня шли одетые в хлопчатобумажные рубашки с рекламой кока-колы, джинсы и яркие куртки люди. Все это — результат существования на острове аэродрома для реактивных самолетов, построенного здесь 7 лет назад.

По мере приближения к поселку я заметил, что хижин под пальмовыми крышами в гуще зелени становится все меньше. Вместо них появились стандартные деревянные постройки явно неостровного производства — помещение почты, еще закрытое туристское бюро, здание администрации с флагштоком. Я старательно отвечал «каселелия» каждому встречному и понемногу стал выспрашивать, где находится памятник Кубари. Лишь один пожилой мужчина ответил мне, что «что-то похожее» можно увидеть возле здания католической миссии. После вчерашней поездки в отель на автобусе в памяти у меня остались полуразрушенная колокольня и развалины небольшой испанской крепости, которую без каких-либо трудностей мне удалось отыскать. Я брел вдоль старых, тщательно выложенных стен и вдруг наткнулся на калитку с арочным сводом. Заглянул внутрь. В заброшенном, поросшем травой дворике возвышалась груда небрежно сложенных обломков базальта, увенчанная покосившимся камнем с прикрепленной к нему бронзовой табличкой. Я приблизился и на уровне груди увидел портрет мужчины в очках, а под ним надпись: «Iohn Stanislaus Kubary. 1–3 Nov. 1846 — 9 Oct. 1896».

Половина земного шара отделяет этот памятник от варшавского дома «Под крулями», откуда отправился Кубари в Океанию. Половина земного шара и почти 130 лет. На памятнике выбиты имя ученого, дата его рождения и смерти. Только и всего. Научные заслуги, борьба с безжалостной судьбой, поражения, маленькие радости, которыми жил этот человек, — все поглотила темная река времени. Немного сведений о нем дошло до потомков в пожелтевших листках его писем, но в них отражены чувства и мысли ученого. Все кануло в Лету, сохранились лишь научные труды Кубари. Они приобретают все большее значение для ученых, так как в его книгах оживает давно не существующий мир островитян. Памятник Кубари стоит теперь уже на чуждом ему, неузнаваемом острове, где остались прежними лишь одни обрывы Иокай.

Работая на Германию, Кубари погиб дважды как «Кубари» — вождь повстанцев против власти немцев, хозяйничавших в Океании. В связи с этим немецкие ученые даже выражали сожаление, что на имя, по достоинству вписанное в историю науки, тем самым была брошена тень. Однако, как и все, кто ценит свободу в своем собственном доме, мы думаем иначе. Кубари и «Кубари» — оба значатся в истории народов Океании как ее друзья и борцы.

Впервые Кубари прибыл на Понапе в августе 1873 г. В то время жителям Понапе уже довелось столкнуться с «благодеяниями» белых, так как их остров слыл у китобоев отличным местом для отдыха. Таким образом, местные обычаи быстро увядали под «отравленным дыханием цивилизации». Как для Литке и его команды район теперешней Колонии стал портом Дурного Приема, так и первые шаги Кубари на острове были сделаны под знаком конфликта с местным предводителем — Наникином. Однако поляк отлично сориентировался на месте.

«Я заплатил ему дань водкой, как это обычно делают капитаны судов, заходящих в эту бухту, и теперь живу с ним на дружеской ноге, — писал Кубари. — Из-за несчастного пристрастия Наникина к алкоголю мне все время приходилось держать вождя в поле зрения и переносить его требования так терпеливо, как это было в моих силах. Его трудно провести, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что под действием водки он схватил свою жену, которую подозревал в неверности, привязал к дереву и убил ножом. Однажды после напрасных, как оказалось, предупреждений, которые он делал миссионерам, чтобы они оставили его в покое, он собственноручно поджег только что построенную церковь…»

Кубари даже принимал Наникина в своем доме.