Люди и боги

Вот только что он брел в пустыне с Моисеем и покушался на диалог с самим Господом!.. И вот уже он — первосвидетель страшного Распятия и стоит на Голгофе поодаль от Марии Магдалины…

Классический читатель скажет, что хмельная муза иной раз уносит нашего поэта в дебри ереси и дьявольщины.

Но кто из поэтов не бродил там? Иль Данте заживо не был в аду? Иль Гете не беседовал с Сатаной? Иль Булгаков не общался?.. Увы! Всякое искусство насквозь живет грехом, питается от греха. И эта мысль сгубила Гоголя как человека, а Толстого как художника. Мыслитель убивает поэта.

Быть может, Господь и послал грешных поэтов в мир, чтобы они свидетельствовали о недоступной чистоте храмов, как царская форель свидетельствует о чистоте вод?..

И вот чеканные, магические, трагические строки Юрия Влодова преобразуют даже блатное, рваное слово в высокий, небесный Божий Глагол. Так розовый куст преобразует навоз в розу. Юрий Влодов создает свой миф о Моисее, о Христе, о Божьем замысле и промысле.

Таков сладкий и страшный удел трагических поэтов… Они хотят быть первосвидетелями главных событий в жизни человечества. Они, гордецы, хотят говорить с самим Господом, минуя Пророков… Иль из такого теста, из такой вопиющей глины Господь и лепил своих пророков — апостолов, провидцев, поэтов?.. кто знает…

Но вот перед нами такой поэт!

Послушаем же его новые гимны…

Быть может, их лучше бы высекать на камнях и скалах, а не на бренной бумаге…

Предкнижье. «Я заглянул в зерцало Бытия…»

* * *

Я заглянул в зерцало Бытия…
Прозрачный звон слегка коснулся слуха…
Чу! — за спиной стояла побируха!
«Ты — Смерть моя?» — едва промолвил я.
«Я — Жизнь твоя…» — прошамкала старуха.

* * *

— Кто толчется у дверей
Шито-крыто, как еврей?
Кто там круть да верть?
Ты, подруга Смерть?
— Не боись, что я с косой,
Не дичись, что глаз косой…
Я не Смерть, а Жизнь!..
Что, признал, кажись?!.

* * *

Мне назойливая муха надоела,
До отвала попила меня, поела
И над ухом, ненасытная, жужжит…
Мне противно, я устал, как Вечный жид.
Кто-то сзади кашлянул и молвил глухо:
«Отче правый! Ну какая это муха?
Вас послушаешь — хоть со смеху ложись!
Это Жизнь, мой неразумный! Это — Жизнь!»

* * *

Бурый ворон! Пропащая птица!
Сердце сковано высью.
За веками размыта граница
Между смертью и жизнью…
Жизнь — долга. Да и степь — не короче.
Страшен крест милосердья!..
Смертной пленкой подернуты очи…
Пропадешь от бессмертья!

* * *

Я ворону крикнул: «Здорово, старик!»
Но ворон степной не услышал мой крик.
Я крикнул утесу: «Здорово, старик!»
Гранитного слуха не тронул мой крик.
Я солнышку крикнул: «Будь славен твой век!»
И ветер ответил: «Молчи, человек!»

* * *

Вечная тема моя —
Зеркало, ворон, змея.
Стало быть, в этом я — спец
(Зеркало. Ворон. Слепец).
Мерзну под лестницей я
(Зеркало… Ворон… Змея…).
Хрупаю постный супец
(Зеркало. Ворон. Слепец).
Сыто глумятся друзья
(Зеркало, ворон, змея).
Дарит монетку скупец
(Зеркало! Ворон! Слепец!).
Спит Магдалина моя…
Зеркало… Ворон… Змея…

* * *

Обшарпан и нелеп, как силосная башня,
Незрячий вопросил: «А что там, за холмом?»
Чур, знаю — не скажу. Но, ежели с умом,
Не все ли нам равно, а что там — за холмом? —
Не ведает никто… Наверно, просто — пашня…

* * *

«Как хороша над морем лунность!» —
Вздыхала юность.
«Я пью за дружество и смелость!» —
Басила зрелость.
«Умрете все!» — глотая ярость,
Шипела старость.

* * *