Люди и бультерьеры

— Ах ты, стукач подзаборный! — взревел Бонус. — Ухо сам за себя ответит!

Я никогда вблизи не видела, как бьют людей. Бонус был в два раза выше и шире Алика. Он даже не дал ему подняться: новый профессиональный удар был еще сильнее. Алик шваркнулся об сетку. Лицо его залилось кровью. Он даже не пытался сопротивляться. Только хрипел еле слышно: «Прости, Бонус, прости…»

— Ты вот у нее должен прощения просить… — и тут он обрушил на Алика такой многоэтажный мат, какого я тоже никогда в своей жизни не слышала.

Я вообще не могла сдвинуться с места от ужаса и изумления. Один Бонус в гневе был страшнее всех его питов и бультерьеров вместе взятых. Это истязание было столь ужасно, что как бы я не относилась к Алику, но такое вынести было невозможно. Похоже, Бонус решил забить его насмерть.

— Прекрати, Олег! Прошу тебя, сейчас же прекрати!! — я смотрела на огромные красные кулаки, на красное, кровью налитое лицо Игнатьева с ужасом.

— Я не крал твою собаку. Этот сморчок сказал, что ты его продала. И надул меня на штуку баксов. Вот и все. Извини. Я сам тебе заплачу штуку за моральный ущерб, — глаза Игнатьева, еще мгновение назад белые от ярости, теперь были по-прежнему безмятежно сини.

— Не нужно мне штуки. Сейчас же верни мне собаку.

— Не веришь мне? — он усмехнулся и вытер со лба обильно выступивший пот. — А с этим… мы еще разберемся, — он кивнул в сторону Алика, который лежал неподвижно, не смея пошевелиться.

Игнатьев улыбнулся и хотел положить мне руку на плечо, но я инстинктивно отшатнулась от этой руки, только что наносившей такие страшные удары.

— И вот так всю жизнь, Яна: одни недоделки кругом. Им лишь чужое хапнуть, лишь бы надуть… Еще и Ухо! Вот сука! Больше они у меня не работают… Пойдем, зайдем, глотнешь чего-нибудь, тебя трясет всю.

— Никуда я не пойду. Я приехала с Ириной. Отдай Криса и мы поедем, — я с изумлением почувствовала, что отношение ко мне Бонуса как-то переменилось.

— Черт с ней, с Ириной, — грубо сказал Бонус. — Я тебя прошу, зайдем ко мне на минуту, потолкуем. Не бойся меня, солнышко.

Он был одновременно неприкрыто груб и столь же неприкрыто нежен. Это совершенно обескураживало меня. Я никогда не встречалась с подобным мужским экземпляром.

— Что мне тебя бояться? Это ты должен меня бояться. Ты слышишь, Крис лает. Открой клетку! — сказала я вызывающе.

— Он столько тебя ждал. Подождет еще немного. Пойдем, — он мягко и властно подтолкнул меня к выходу. И, удивляясь самой себе, я подчинилась.

Пока мы поднимались на высокое крыльцо, к нам то и дело кто-то подскакивал:

— Олег Иваныч, начинаем? Начинать пора!

— Какие будут указания?

— Там юдинские приехали…

Бонус отмахнулся от них, как от назойливых мух:

— Начинайте, мать вашу…

Дом был большой, уютный, красивый, но какой-то неживой. Во всем ощущалось, что здесь не живут постоянно. Мы прошли в кухню, всю сверкающую каким-то дорогим деревом.

— Немножко коньяка? — спросил Игнатьев.

Я села в кресло и закурила сигарету:

— Лучше джин с тоником.

— Джин так джин.

— Слушаю тебя, Бонус. — у меня все еще дрожали руки.

— Янка, солнышко. Только одна просьба — никогда, никогда не зови меня Бонусом, ладно? — он улыбнулся мне почти нежно и поставил передо мной звенящий льдом и тут же покрывшийся испариной стакан.

— Хорошо, Олег Иванович, — усмехнулась я.

— Не иронизируй. Лучше просто Олег, — он прошелся по кухне, большой, плотный, пружинистый. И вновь напомнил мне льва. Нет, скорее тигра. Я внимательно, с интересом разглядывала его. У него было простое русское, очень правильное лицо. Очень белая кожа. Очень золотистые брови. Очень густые волосы светло-ржаного цвета. Очень жестокие губы. У него были, оказывается, очень густые золотистые ресницы.

Я с удивлением, с чувством все нарастающего внутреннего протеста вдруг поняла, что не смотря ни на что, он мне нравится. Этот грубый чужой мужлан! Он из тех, с кем никогда, ни при каких обстоятельствах я не имела и не хотела бы иметь никаких дел! Мне никогда не нравились белесые, грубоватые, плотные, похожие на боксеров-тяжеловесов, мужчины с такой же тяжеловесно-грубоватой речью. Мне никогда не нравились ни самодовольные нувориши-бизнесмены, ни скользкие, гладко-сытые дельцы от политики, ни циничные чиновники, поднявшиеся на дрожжах своего комсомольского прошлого. Но этот… Он так непохож на всю эту братию. Что-то в нем есть такое, зацепившее меня. Мне стало тревожно, я разозлилась на себя.

— Послушай, Олег, я поеду! Давай покончим с разговорами. Я принимаю твои извинения. Мне ничего от тебя не надо. Я возьму Криса, и мы поедем. Не нравятся мне все эти бои. Вы и так превратили мою собаку черт знает во что! — я затушила сигарету и встала.

За окном, на арене, истерично визжали и лаяли собаки. Видимо, какой-то бой был в самом разгаре.

Игнатьев улыбался. Мне показалось, что он смотрит на меня с грустью.

— Янка, хоть ты и журналистка, но ты представления не имеешь, по каким законам живут некоторые люди…

— И ты тоже?

— В какой-то мере. Приходится иногда.

— Это какие законы, бандитские, что ли?

— Называй их как хочешь.

— К чему ты клонишь? Я не понимаю…