Люди и деревья

В клуб мы явились все втроем: Мукуш, тетя и я. Обычно Мукуш уходил несколько раньше: то ему нужно было поговорить на площади с какими-то людьми, то он поджидал возле чайханы покупателей — продать яйца, продать огурцы или еще что-нибудь… И тем не менее, когда мы приходили в клуб, Мукуш уже сидел на месте, он всегда садился в первых рядах — с мужчинами. Тетя садилась поодаль, там, где всегда рассаживались женщины, а я протискивался к мальчишкам, они стояли в углу возле поломанных скамеек. Лицом к зрителям, за длинным столом, покрытым красной материей, сидели пятеро людей. В середине — председатель колхоза дядя Муртуз. Председатель был небольшого роста, значительно ниже тех, кто сидел рядом с ним, но казался — не знаю, может быть, только мне — самым большим и высоким. На столе перед председателем лежал громадный нолевой бинокль, с этим биноклем дядя Муртуз никогда не расставался. Говорили, что председатель все видит в свой бинокль, и тех, кто прохлаждается в рабочее время, и тех, кто ворует колхозное добро. До этой осени я нисколько не сомневался в достоверности подобных сведений, однако в последнее время моя вера в могущество председательского бинокля поколебалась: ведь если бы все, что говорят о бинокле, было правдой, дядя Муртуз обязательно увидел бы, что Мукуш ворует в саду фрукты и уносит их, прикрыв охапкой травы или сухими листьями…

По обе стороны от председателя сидели по два человека — трое мужчин и женщина, тетя Зохра. Тетя Зохра сидела неподвижно, устремив взгляд на плакат с надписью "Смерть немецким захватчикам!".

Рядом с Зохрой — директор школы Нуфталы-муаллим. Он в желтой полосатой сорочке и в галстуке, широким узлом завязанном на длинной шее. Председатель сельсовета — дядя Абуталаб — тоже, разумеется, здесь, за красным столом президиума. В этом человеке примечательное — только кепка с длинным козырьком и большие красные уши, отгибающиеся под ее тяжестью. Зато Имамали, отец Алиша, Велиша и Малика, сразу привлекает внимание. Прежде всего потому, что колхозный сторож Имамали вообще заметное лицо в деревне — как-никак музыкант, а главное, он человек необычайной опрятности, несколько даже франтоватый. Пусть на рукавах его чисто выстиранного чесучового пиджака светятся большие заплаты, зато папаха совершенно новая. Усы он все время подкручивает, хотя они и без того торчат в разные стороны. И лицо у Имамали свежее, только что выбритое, осанка гордая, и вообще вид такой, что его просто не представишь себе улыбающимся.

Собрания устраивались главным образом для читки газет, но каждый раз, прежде чем начать читку, дядя Муртуз обязательно говорил о колхозных делах. Председатель сельсовета никогда не выступал на собраниях, никогда не произносил речей, он только кивал головой, покачиванием длинного козырька выражая свое полное согласие с тем, что говорил дядя Муртуз. После выступления председателя колхоза слово предоставлялось директору школы — газеты читал он. Директор читал громко, отчетливо произнося цифры и названия городов; "немецкие фашисты", "убитые и раненые", "насиловали женщин и девушек" — эти слова попадались чаще других и хорошо мне запомнились. Когда директор произносил слово "убитые", я всегда вспоминал бабушкины похороны и прежде всего старух, обмывавших ее тело; при слове "раненые" я сейчас же представлял себе нашу бесхвостую курицу: суматошно хлопая крыльями, она перелетает через забор и, припадая на перебитую лапку, ковыляет к курятнику…

После читки газет брал слово Имамали. Он распрямлялся во весь свой огромный рост и, выпятив грудь, как делал это, когда бил в барабан, начинал речь. Говорил он громко, внушительно, стараясь употреблять побольше газетных слов.

— Товарищи, — говорил Имамали, поглаживая рукой усы, — захватчики пришли на нашу землю, чтобы поработить нас! Разрушить наши дома, обесчестить наших жен и дочерей — вот чего они хотят! Не вышло! Планы немецких фашистов позорно провалились! Почему, дорогие мои соотечественники? Почему, я вас спрашиваю? Да потому, во-первых, что не на тех нарвались! Мы не какие-нибудь ублюдки, мы — Советская власть! Потому, во-вторых, что мы, семьдесят две свободные нации, соединились вместе! У нас интерсанал!

"В-третьих, в-четвертых, в-пятых…"

Имамали перечислял обычно не меньше десяти пунктов, с каждым счетом загибая по пальцу. Потом клал руку на закрытый повязкой глаз и говорил так:

— Этот глаз, товарищи, я потерял, сражаясь за Советскую власть. Но я, не задумываясь, отдам за нее и другой мой глаз! Все отдам: дом, хозяйство, сыновей, жизнь свою отдам за Советскую власть, за нашу Родину! И вот вам слово коммуниста: пока я жив, я не уйду с этих гор! До победного конца буду бить в свой барабан! Азербайджанцы никогда не были трусами! И пусть молчат клеветники! Наша нация была и останется первой среди других! И я так закончу, товарищи: пусть вечно живет на земле всемирная азербайджанская нация!