Читаем Люди и положения (сборник) полностью

Люди и положения (сборник)

За «Ночной флейтой» туманились книги родственного рода; книга с этим фоном сливалась. За «Зором» расстилались пространства книг родственного рода; книга на этом фоне горела и от фона властно отвлекала.

За «Летореем» тлел, вспыхивал и не погасал «Зор», книга такого фона не осиливала; от этого фона книги не спасали и стихотворения, подобные «Пожару на барже», и тем, которые озаглавлены: «Выбито на ветре», «И последнее морю».

Книга предназначалась автором для имевших когда-нибудь родиться у него: досады и сожаления; двух чувств перворазрядного поэта; о том, чего бы никогда на фоне «Зора» не сделал второразрядный поэт; по бессилию его такой фон развернуть и от такого фона отвернуться.

Перворазрядный поэт оглядывается на шум написанной книги и видит, страницы смысла ее распаялись, наводненные теплом, и текут через красящей краской, ропчущим ропотом, невменяемостью вменения во смысл.

Как быть ему? Не вечно ж оглядываться! А она будет вечно шуметь позади. Как прожить ему хоть день без поглощенных ею вчера великолепий?

Остается одно: назначить себе и в будущем такой праздник. Остается одно: моменты былого медиумизма обратить в моменты свободы, формально ими овладев.

Остается одно: мастерство.

Так, предназначаемые для чувств сожаления и досады, пишутся перворазрядными поэтами книги, подобные «Леторею». И так упраздняются, аннигилируются они затем.

В одно прекрасное утро на квартиру такой книги является поверенный автора, просвещенный сарт «Ой, конин дан окейн».

Как, вы осмеливаетесь еще существовать? – обращается он к провинившейся книге.

Книга безмолвствует.

На какие средства вообще-то прозябаете вы?

–

На средства авторского темперамента?

Но они полностью при мне, и я не вижу их в вашей кассе.

На средства его идеальной выразительности?

Но они полностью при мне, и я не вижу их в вашей кассе.

На средства тех прочих элементов, о которых речь будет ниже, которые полностью со мной и которых я не вижу в вашей кассе?..

Но вполне очевидно, что, сверстанная Асеевым и Петниковым, о первом вы имеете престранное понятье.

...

Николай Асеев. Оксана. Стихи 1912 – 1916 гг.

Он сложен и замысловат; это – не важно. Он талантлив и творчески безупречен; – важно это.

Приемы его разнообразны тем разнообразием, которое пугает понимающего и представляет опасность для поэта. Каков же должен быть лирический темперамент автора, если над такою пестротой приемов он берет верх; если, невзирая на разнокачественность письма, автор – не эклектик. Вот несколько свидетельств о нем: «Скачки», «Проклятие Москве», ст(ихотворения) 24, 25, 26, 28, 29, 46, 50, конец 47-го; вот свидетельства высочайшей марки, вещи совершенно неподражаемые, насыщенные, как камеры – паром, давлением вдохновенья: «Песня Ондрия», «Гремль 1914» и «Тунь».

Во всех этих случаях темперамент автора ведет себя одинаково идеально: темпераментом поэта врывается он в стихию мечтательности, темпераментом поэта рвется дальше, эту стихию за собой увлекая; темпераментом поэта параболически покидает ее, от нее отброшенный, оторвавшийся, ее потерявший; ни на минуту в бешенстве и замешательстве своего собственного появления на пороге своей собственной, по-человечески ахнувшей души не став: ни темпераментом влюбленного, ни темпераментом меланхолика, ни еще каким.

Приемы автора разнообразны.

Вот, к примеру, пять наудачу выхваченных примерных групп, дающих понятие о пяти родоначально отличных мирах выражения.

I. Строчки, как:

Синева онемела пусто,

Как в глазах сумасшедших мука…

Или ветер, сквозной и зябкий,

Надувающий болью уши

Как жидовские треплет тряпки…

А вечер в шелках раздушенных

Кокетлив, невинен и южен…

Жизнь осыпается пачками

Рублей на осеннем свете…