Люди и праздники. Святцы культуры

Запад находит в нем все, чего хочет от исламского Востока: космополитическую терпимость, не противоречащую, а опирающуюся на глубокое уважение к национальной и духовной традиции. Чтобы понять, как этого трудно добиться, надо учесть, что турецкая интеллигенция, как и российская, разделена на непримиримые лагери западников и почвенников. В своих романах Орхан Памук сумел объединить два начала так же успешно, как Стамбул – Европу с Азией. Памук пишет по-западному о своем. Его романы, особенно принесшая ему славу “Черная книга”, – своеобразная оттоманская энциклопедия, которую туристы берут с собой в Стамбул, как “Улисс” Джойса в Дублин. Сам Памук этой аналогией особенно гордится.

Секрет успеха, однако, не исчерпывается деталями. Важнее внутренний, структурный конфликт Востока с Западом, который питает книги Памука. Удачнее всего он работает в его книге “Меня зовут Красный”. Написанный в жанре ретродетектива, роман построен на восточной книжной миниатюре. Автор, который в юности собирался стать художником, ведет тут повествование от “лица” всех персонажей, включая неодушевленных.

Соль – в анахронизме: средневековый мастер учитывал в миниатюре только один взгляд – сверху, от Аллаха. Памук же изображает мир, увиденный фасеточным зрением: у каждого свой голос, своя перспектива, своя правда. В том числе и та, с которой никто не знает, что делать.

С этой же мучительной позиции автор в романе “Снег” описывает конфликт между исламским фундаментализмом и светской властью. Так он открывает Западу необычную и пугающую жизнь современного Востока, разрывающегося между прогрессом и традицией. Подверженная могучим перегрузкам действительность, как это случается с искусством повсюду – от Латинской Америки до России, рождает магический реализм. Именно поэтому у Памука мы неожиданно находим знакомое. Так, в том же романе “Снег” редактор газеты учит автора: “В нашем городе новости часто случаются именно потому, что мы о них написали”.

7 июня Ко дню рождения Поля Гогена

В самом начале 1960-х отец выписывал единственную доступную тогда заграничную периодику: чудесно оформленные польские журналы. Языка он не знал, но любовался картинками. На мою беду среди последних был и Гоген – обнаженные девушки верхом на лошадях, одна – на белой. Обрамив вырезку, отец повесил ее на стену как раз тогда, когда моя первая учительница, суровая женщина с языческим именем Ираида, нанесла нам педагогический визит. Голые таитянки произвели на нее тяжелое впечатление.

– Яблоко от яблони недалеко падает, – сказала учительница.

Хотя мои грехи не шли ни в какое сравнение с пороками Гогена, я за него расплачивался всю начальную школу, что только углубило мою любовь к этому художнику.

Умелый, как теперь говорят и по-русски, “имиджмейкер”, Гоген всеми силами поддерживал образ романтического гения, стоявшего над буржуазной нравственностью. Потакая давней фантазии Запада о “благородных дикарях”, он и себя, ссылаясь на родство с перуанскими индейцами, изображал дикарем, восставшим против ветхих условностей уставшей цивилизации. На своей могиле (он умер на Маркизских островах) Гоген велел установить вместо креста грубое каменное изваяние языческого кумира.

Усвоив урок импрессионистов, освободивших картину от темы, Гоген стремился вновь ввести в искусство рассказ, мифологию, в конечном счете – содержание. Он вернул сюжету власть над картиной, но это был уже другой сюжет. После импрессионистов, спасших живопись от наррации, в изобразительное искусство пришла не новая повествовательность, а символ.

Попав на Таити, он писал там то, что видел, но так, как хотел увидеть. Отвечая своим критикам, которых не меньше, чем мою учительницу, раздражали неправдоподобные краски и искаженная перспектива его картин, художник говорил: “Утверждают, что цветная фотография наконец представит нам правду. Но какова масть кентавра?”

Покрывая красками свои фантазии, Гоген пытался слепить из своих образов первобытную мифологию, создать мир, полный богов, показать людей, не знавших грехопадения, чуждых любой морали просто потому, что они еще в ней не нуждаются. Гоген превратил реальность в идиллию и выдал ее за утопию.

8 июня К Международному Дню океана

Только окунувшись в океан с головой, мы начинаем постигать стихию, которая готовит нас к загробной жизни. Под водой легче понять, что чувствует душа без тела, оказавшись в другом, не враждебном, а безразличном, хотя и теплом мире. Подводный ветер меланхолически треплет водоросли – как Офелию. Вспомнив о ней, притворяешься утопленником, отдаешься на волю течения, чувствуешь себя младенцем, позу которого принимает тело, избавленное от прямохождения. С родиной тебя, как в утробе, соединяет дыхательная трубка.