Люди и призраки

Это был тот самый мальчик, что жил когда-то в самом конце нашей улицы и приходил поиграть с Бунтарем, потому что его мама не разрешала ему завести собственную собаку. Это был тот самый мальчик, который получил смертельные ожоги во время пожара, начавшегося от искры в неисправной электропроводке. Теперь он спал на Поултер-Хилл под тяжелым надгробным камнем с надписью: «Нашему любимому сыну».

— Карл, постой! — крикнул я.

Мальчик оглянулся на бегу. Я увидел неясные очертания его бледного лица, испуганные глаза, в которых блеснул лунный свет. Мне показалось, что он не добежал даже до опушки леса, а просто растворился в воздухе, словно его и не было.

Беспокойно скуля, Бунтарь снова принялся кружить по клетке, волоча за собой искалеченную лапу. Время от времени он с тоской смотрел на лес. Я остановился перед дверью загона. Задвижка была рядом, у меня под рукой.

Бунтарь был моей собакой. Моей собакой.

На заднем крыльце вспыхнул свет. Заспанный отец спросил:

— Кто это тут кричал, Кори?

Чтобы как-то выкрутиться, я соврал, что кто-то рылся в мусорных баках. У меня не было возможности свалить происшедшее на Люцифера: обезьянку в начале октября застрелил из дробовика Габриэль «Джазист» Джексон. Выстрел разнес Люцифера в клочья. Джазист обнаружил, что обезьянка повадилась лакомиться тыквами, которые выращивала его жена. Я сказал, что в наших бачках, наверно, хозяйничал опоссум.

Утром за завтраком я не смог проглотить ни кусочка. В школе мой сэндвич с ветчиной так и остался нетронутым. Дома за обедом я долго ковырял вилкой бифштекс, но так и не решился его отведать. Мама пощупала мой лоб.

— Температуры нет, — сказала она, — но вид у тебя все равно какой-то скислый. Что с тобой, Кори?

Мама всегда говорила «скислый», на манер южан, когда я выглядел больным.

— Как ты себя чувствуешь?

— Вроде бы хорошо, — пожал я плечами.

— В школе все в порядке? — спросил отец.

— Да, сэр.

— Брэнлины больше не пристают?

— Нет, сэр.

— Но что-то все-таки случилось? — продолжала допрос мама.

Я ответил им молчанием. Родители читали мои мысли с такой же легкостью, как водитель читает на шоссе транспарант «ПОСЕТИТЕ РОК-СИТИ» высотой в пятьдесят футов.

— Может быть, ты все-таки расскажешь, в чем дело?

— Я…

Подняв голову, я поглядел на родителей, на которых падал мягкий уютный свет нашей кухонной люстры. За окном на улице стояла темень. Ветер дребезжал в свесах крыши, луна скрылась за облаками.

— Я кое-что натворил, — сказал я, чувствуя, как глаза наполняются слезами, — кое-что плохое.

Я рассказал родителям, как вымолил для Бунтаря жизнь, прогнав от него смерть, и как теперь об этом сожалею. Я не должен был этого делать, потому что смерть для Бунтаря, страдавшего от ужасных ран, стала бы избавлением. Лучше бы я тогда не молился. Я запомнил бы Бунтаря резвым и игривым, с радостными блестящими глазами, а теперь от него осталось лишь полумертвое тело, в котором жизнь теплилась лишь благодаря моему эгоизму. Мне было жаль, что все так вышло. Я поступил дурно, и теперь мне было ужасно стыдно.

Пальцы отца все крутили и крутили чашку с кофе. Это помогало ему сосредоточиться, все разложить по полочкам, когда нужно было взвесить множество обстоятельств.

— Я понимаю тебя. — Никакие другие его слова не могли бы меня так обрадовать. — К счастью, нет такой ошибки, которую нельзя исправить. Все, что для этого нужно, — наше желание. Иногда это бывает очень трудно: нужно приложить много усилий, вытерпеть боль, но ты все равно обязательно должен это сделать.

Взгляд отца остановился на мне.

— Ты знаешь, что надо сделать?

Я кивнул:

— Нужно отвести Бунтаря обратно к доктору Лезандеру.

— Я тоже так думаю, — согласился отец.

Мы решили, что на следующий день так и сделаем. Поздним вечером, перед тем как ложиться спать, я достал кусок гамбургера который припас для Бунтаря. Это лакомство порадовало бы всякую собаку. Я очень надеялся, что Бунтарь съест мясо, но он только понюхал гамбургер и, отвернувшись, снова уставился в сторону леса, будто дожидался, что кто-то за ним придет.

Я перестал быть хозяином для своей собаки.

Я немного посидел рядом с Бунтарем, ежась на холодном ветру. Бунтарь издавал тихие скулящие звуки, исходившие откуда-то из глубин его горла. Я гладил его, и он позволял мне делать это, но сам находился где-то далеко. Я вспоминал, каким он был веселым щенком, полным безудержной энергии, как неутомимо гонял он желтый мяч с маленьким колокольчиком внутри. Я вспоминал, как мы носились друг за другом и как истинный джентльмен-южанин Бунтарь всегда уступал победу мне. Я вспоминал, как мы вместе летали над холмами. Все это теперь хранилось лишь в моей памяти и могло быть вызвано только силой моего воображения, но все равно это было правдивей самой правды. Я поплакал. Если честно, я ревел как корова.

Потом я встал и повернулся к лесу.

— Ты здесь, Карл? — спросил я.

Конечно, никто мне не ответил. Карл всегда был очень стеснительным мальчиком.

— Я согласен отдать тебе Бунтаря, — сказал я. — Ты слышишь меня?

Ответа не было. Но Карл был здесь, я знал это точно.