Люди или нелюди

- Насчет всего. В открытую! Без беллетристики. Сначала писал вежливо, потом сердито, а уж последние письма - матерные! Писем двадцать пять! Не могли они мимо пройти, особенно последние - показали, не сомневаюсь! И ни на одно!.. Ни на одно не ответил!

- Рассчитывал его образумить?

Овечкин яростно повернулся ко мне, схватил за лацканы пиджака.

- А на что можно рассчитывать стране? На какую силу?! На крикунов, которые снова готовы звать Русь к топору? Не хватит ли играть в эти игрища? От них только реки крови да кровавые болота! Снова старым голосом петь: "Весь мир насилья мы разрушим!.." Разрушим, но не построим! От змеи змея рождается, от насилия - насилие! Хочу силу направить на разумное! А у нас теперь есть одна сила - власть!

- Считаешь - власть может все?

Овечкин выпустил из рук мой пиджак, устало сел.

- Все, - сказал он тихо и убежденно. - Даже больше, может и невозможное.

- Например?

- От примеров деваться некуда. Взбалмошный человек заставляет: делай, страна, что моя левая нога захочет! Прикажет на Луне сеять кукурузу - будем! Сам по себе он бессилен, а его власть сильна. Ее бы направить на полезное дело!..

- У любого из русских царей было, ей-ей, не меньше власти - самодержцы всея Руси! - напомнил я. - А могли бы они заставить сеять кукурузу?

- Хреновые, видать, самодержцы. Четыре царя, начиная с Екатерины, картошку вводили. Восемьдесят лет волынили - льготы, премии, бунты усмиряли. И ввели потому только, что в конце концов мужик разнюхал - полезна картошка. А кукурузу за Полярным кругом - нет уж, жидковаты самодержцы!

- Бунты усмиряли... А у нас, заметь, без всяких усилий - не только бунтов, маломальского непослушания не было. С какой стати ты нашей власти прииисываешь силу, которой она и не применяла. На чем ты ее сумел увидеть?

Он долго молчал, смотрел в окно на рыжую кремлевскую стену, дыбящуюся из зелени Александровского сада.

- Знаешь, - глухо произнес он наконец, - это страх! Дикий страх перед властью, убивающий рассудок.

- Но слишком уж невнушительны сейчас методы запугивания - ни карательных отрядов, ни репрессий, самое большее - начальнический окрик да удар кулака по столу. Право же, причин пугаться нет.

- Сейчас невнушительно... Сейчас! А вспомни, что было. Не только вслух говорить - думать боялись, как бы "черный ворон" ночью не выгреб из постели к следователю, который прежде, чем ушлет за колючую проволоку или поставит к стенке, потешится - прикажет ломать кости, вгонять под ногти иголки. Говорят: Моисей сорок лет водил евреев по пустыням, чтоб вымерло поколение рабов, вместе с ними исчез из народа рабский дух. У нас, наверное, тоже должны смениться поколения, чтоб исчез страх перед властью, даже перед начальническим окриком.

- Да страх ли? - усомнился я. - Припомни сам, как люди во времена "черныи воронов" бесновались на собраниях. Скажешь, не было восторга в этих беснованиях? Искреннего восторга, поклонения перед жестокостью. Да я подростком сам его переживал, видел - переживают и взрослые. От страха ли такая искренность?

Овечкин молчал, смотрел в гостиничное окно на кремлевскую стену. Лицо его было каменно, и только подобранные губы судорожно напряжены. Он молчал, значит, сознавал мою правоту, иначе уж обрушился бы с возражениями. Он молчал и, кто знает, не вспоминал ли, что сам верил и восторгался. Унизительные воспоминания - кто из нас может избежать их?

Поддержанный его молчанием, я решился на крамольное:

- Мы считаем, что "черные вороны" Сталина - причина испорченности народа. Страхом, видите ли, заразили, поколения должны вымереть, чтоб исчез сей порок. А может, все наоборот - оттого и "черные вороны" стали рыскать по ночам, что сам народ был подпорчен - покорностью, безынициативностью, той же рабской трусостью.

Овечкин резко повернулся ко мне.

- Думай, что говоришь! - почти с угрозой.

- То есть не святотатствуй! - подсказал я с вызовом.

- На народ списывать?!

- Ну да, народ же свят и чист! Совесть его - запредельна, воля - несокрушима, мудрость - непостижима. И вот почему только те, у кого нет ни совести, ни воли, ни мудрости, подчиняют, извращают столь сильный и святой состав человечества?

Овечкин закричал:

- Списывать на народ!.. На на-род!! Все равно, что кивать - стихия виновата, на то воля божья! Как можно жить с таким бессильем? Жить и еще писать книги!

Он был прав - жить трудно. И сам скоро подтвердил это, пустив себе из ружья пулю в голову. Пуля, задев мозг, выбила глаз. Овечкин остался жить.

Из Курска, из центральной России, которую столь хорошо знал и любил, изувеченный и больной, он уехал в Ташкент к сыновьям... Там и умер, неприкаянный, забытый, непримиримый.

Наш спор с ним так и остался незаконченным.

8

Но я продолжал спорить с самим собой - все эти шестнадцать лет после разговора в гостинице "Москва". И образ дяди Паши мучил меня - "типичный представитель"? Жестокая загадка.

- Народ - стихия. Не столь ли бессмысленно упрекать его, скажем, в жестокости, как разверзшийся вулкан?

- А, собственно, что такое народ? Как он выглядит?