Люди из пригорода

– Я замерзаю! – прорезал морозную безлунную ночь ее вырвавшийся из самых недр ее дремучей души вопль, который то ли затронул в заплесневевшем сердце Тоскливца какую-то давно лопнувшую струну, то ли Тоскливец испугался, что поутру на его крыльце обнаружат замерзшую Клару и тогда придется расстаться не с одной из столь милых его сердцу бумажек с портретами великих земляков наших, чтобы упросить милиционера Грицька замять дело.

«Себе дороже, – подумал Тоскливец, – пропадать так пропадать». Тем более, что Гапка уже перестала шуршать и шелестеть, и Тоскливец был почти уверен в том, что они – то есть он и Гапка – готовы встретить врага.

И он открыл дверь, и ополоумевшая от холода супруга ворвалась в основательно прогретый по случаю прихода гостьи домик и наткнулась на полную темноту и недоброжелательность.

– В темноте сидишь, – констатировала она, – маскируешься, что ли?

– Свет выключили, – миролюбиво ответствовал ей супруг, – только мы собрались чайку испить.

– Кто это «мы»? Или ты себя уже, как император… Или есть тут кто?

Гапка, которой было неведомо, что Тоскливец уже официально зарегистрированный холостяк, обливалась в темноте холодным потом.

– Агафья Степановна на чаек пожаловали, – ответил Тоскливец, и в эту самую минуту ярко вспыхнула ожившая лампочка и пламенному взору Клары предстала Гапка в кокетливой маечке, натянутой впопыхах поверх свитерка. Гапка, однако, не стала препятствовать Тоскливцу выяснять отношения с супружницей и быстро ретировалась, уверяя, что хочет возвратиться домой, пока на улице светло и фонари еще горят. Она набросила на себя моднющее пальто и исчезла в водовороте надоедливых снежинок.

И только когда за ней захлопнулась дверь и Тоскливец остался один на один со своей бывшей половиной, как обреченный на встречу с племенным быком тореадор, только тогда до него наконец дошло, что гостья-то у него была не первой свежести. «Опять моя Тапочка подурнела, – нервно подумал Тоскливец, – даже не решаясь самому себе признаться, что опять развлекал старшее поколение. – Но ничего, будет и на моей улице праздник. Помолодеет она еще – нутром чую».

А Гапка тем временем добрела до родимой хаты. Голова по обыкновению ругался во сне с котом, который то ли ему снился, то ли, невидимый Гапке, действительно сидел у него в ногах и доводил до инфаркта заунывными разговорами.

Дверь громыхнула, как пистолетный выстрел, Голова подскочил с криком: «Держи вора!».

Но это был вовсе не вор, а взъерошенная и одетая кое-как Гапка. Она еле стояла на ногах, то ли от усталости, то ли от нервных переживаний, и Голове пришлось подхватить ее на руки, чтобы она не упала. На вес она казалась не тяжелее ребенка, и сердце Головы сжалось от жалости – как она постарела, но тут Гапка приоткрыла глаза и морщины на ее лице стали таять, как снег под солнцем, и через минуту Голова уже не в силах был удержать в руках то, что держал, – налитую жизненными соками девушку. То ли от благоговейного ужаса, то ли потому что помолодевшая Гапка каким-то невиданным образом набрала вес, Голова выпустил ее из рук и она грохнулась на пол и презрительно завопила:

– Алкоголик проклятый! Жену на руках удержать не в силах! – но в глазах у нее мелькали отблески адского пламени, и Голова, глядя на нее, перекрестился да и залег на тахту, чтобы не видеть непотребный этот ужас. Правда, засыпая, он успел пробормотать:

– Тоскливец-то у нас теперь холостяк… Клара ему по почте развод прислала…