Люди из захолустья

- Теперь ни от какой специальности отказываться нельзя... что дают, то и бери. Жить-то надо, Сысой Яковлевич?

Сысой Яковлевич, услышав имя-отчество, оживел, милостиво согласился:

- Жить надо.

От удачи взмывала сила в Петре. Он подвинулся по прилавку поближе, понастойчивее.

- Да, холодновато у вас. Теперь бы согревательного в самый раз!

- Согревательного - да. - Сысой Яковлевич крякнул и как бы сладкое воспоминание смахнул ладонью с усов.- На строительстве, как знаете, строго насчет этого, скорее птичьего молока достанешь...

- Это кому как, - Петр отогнул ворот пиджачишка и показал сургучную головку. - Одна беда, Сысой Яковлевич: с какими людьми век проживешь, к ним и сердце тянет. Здесь же, скажу, - Петр грустно вздохнул, - народу кругом много, а людей - их нет!

И попросил смирно:

- Покалякать бы маленько, а?

Сысой Яковлевич, нахмурившись, вдруг как бы осердясь, приоткрыл прилавок.

- В задок пройдите.

Петр готовно нырнул в дверцу между полками. Мерзлое единственное окошко задка глядело в степь, колючую от солнца. Голый, чернилами искапанный стол, на нем ворох наколотых на гвоздь счетов, кучка талонов, жестяной чайник. В углу бочка из-под масла. Сысой Яковлевич, притворив дверь, сердито оглядел литровку на столе, достал с окна два стакана. Петр вынул из кармана достаточный ломоть хлеба, чтоб не подумал Сысой Яковлевич, что на жратву набивается нахалом.

- Сольцы бы...

Сысой Яковлевич сходил в лавку и вернулся с длинной мокрой селедкой в руках. Слупив с нее чешую ногтем, прямо на столе порубил на куски; по столу растекался мутный, запахом своим выгоняющий слюну рассол. По стакану сглотнули молча.

- Будем знакомы.

Оглянулся Петр кругом проясневшими глазами - и забыл времена. Сидит он у знакомого купца в боковушке. В окошке искрится воскресенье беспечным солнцем. И счета на столе и масляная бочка, вся в солнечных зайчиках, сладостно свидетельствуют о развернутых, ходко идущих делах... А что же, может быть, и не кончилось это, опять отворится настежь в какое-нибудь воскресенье. Вот сумел же, достиг своего, пробрался, куда захотел!

С размаху, ликуя, нахлестал еще раз по полному стакану. Любовный знак сделал Сысою Яковлевичу: угощайтесь! Тот в свою очередь повел ручкой:

- Прошу.

Петр вспомнил давние застольные присловья:

- Нет уж, села сорока на гвоздь, как хозяин, так и гость!

Сысой Яковлевич, словно хватило над ним колокольным звоном, выпрямился, истовый, семейно-чинный.

- Не дорога брага - дорога увага!

- Не дорого пито, Сысой Яковлевич, - у Петра бежали в горле сладкие судороги, - дорого быто!

Как песня... Близкое, у тела отогретое... умрет ли когда такое? И с Сысоем Яковлевичем будто сразу объяснились начистоту. Разговорившись, Петр в пьяном сердечном распахе (может быть, и прикидывался) выложил перед Сысоем Яковлевичем свою горестную биографию, - значит доверился ему до конца и даже всплакнул. Выходило, что на родине бросил он каменную лавку и долю в лесопильном заводе. Однако Сысоя Яковлевича это не прошибло, сидел хоть и подобревший, но столь же непроницаемый. Только слушал. Про себя не молвил ни слова.

- Да, - вздохнул Петр еще раз, когда литровка опустела, - народу много, а друзей искать да искать надо, Сысой Яковлевич! - И вызывающим на доверие, приятельским шепотом: - А для себя продукцию какую-нибудь около дела имеете?

- Какая уж продукция! - со лживо-равнодушным видом развел руками Сысой Яковлевич.

Берегся, осторожен был.

- Ну, как же, - смиренно лукавил Петр, - около воды, как говорится, быть, да не замочиться? А вода, большая тут кругом вода, Сысой Яковлевич, ее не по мелочишкам надо хлебать, бочками ее сейчас можно, Сысой Яковлевич!

Он расписал ему, какую прорву всякого довольствия и материала валят сейчас на строительство. Со временем, конечно, хватятся за разум, наладят насквозь учет, возьмут под тройной, строжайший контроль каждую крошку, - ну, а до той поры!.. Вот он, Петр, сам на складе сидит - он может обрисовать, есть ли какой там учет и кто этот учет выполняет. Эх, жалко, что железо на складе такого сорта, ни для какого хозяйства не пригодное!

Посмотрел мельком на Сысоя Яковлевича: тот все слушал, и учтиво и якобы подремывая. Получалось так, что Петр распалялся в одиночку. Но это не смущало: такая повадка ему тоже была знакома; она обнаруживала, сколь разборчив и серьезен в делах был Сысой Яковлевич.

"Непременно каменную имел... или двухэтажный трактир с подачей..."

Краешком подходя поближе к самому главному, по-простаковски, беззаботно совсем осведомился:

- А талончики у вас, Сысой Яковлевич, как отмечают: надрывом или проколом?

- Надрывом, - нехотя ворчнул тот. И сразу, будто испугавшись, помрачнел, ежасто надулся, того гляди - привстанет, на пальчики обопрется.

...Довольный шагал Петр по солнечной пустоши обратно на плотину. Дальше легче пойдет; только бы вытащить разок кооператора в слободу, к Аграфене Ивановне. Как увидит дом - полную чашу, как распознает самое Аграфену Ивановну и почует, какие махинации закручивает она не только на стройке, а на сотню верст кругом, - взовьется из него давний, коренный Сысой Яковлевич!