Люди из захолустья

— Я, родимый, понимаю… Вот когда мы еще в Самаре-то скрывались, один заведующий там с Дусей гулял, все утешал меня: «Ваш сын, говорит, может быть, заехал в такое место, что ему и писать оттуда нельзя, чтобы вас через это не подвести…»

— А я что говорю?

— Он мне не только что брательник, — разливался охмелевший гробовщик, он, тетя Груня, друг мне, он — стена!

Дуся, позевывая, собирала перемытые чашки. Порой мимо Петра тянулась через стол, будоража его теплым веяньем груди. Таких чистотелых, красиво одетых барышень давно не видел рядом с собой. Не сводил с нее льстивых глаз.

— Как вы замечательно похожи на брата вашего Мишу! Вы в Мшанске меня не помните? Рысак у меня еще был, под голубой сеткой. Как бывало прокачу по Пензенской, так все кругом: «Браво! Бис!»

— Нет, не помню.

— Ну да, девочкой еще были.

— Разборчива девка не по временам, — вступилась Аграфена Ивановна. Какие кавалеристые сватались, заведующие даже — не хочет.

— Подумаешь, нэпочники всякие…

Аграфена Ивановна вздохнула, добавив не без тайной гордости:

— «Только, слышь, с инженером распишусь, больше ни с кем», — вот у нас как!

«С инженером»… Петр словно озяб, услышав это. О, какая натуга еще предстояла впереди, труды, темнота…

— Значит, мамаша… если какие дела в общем интересе обрисуются, то помочь я всегда…

— Эти уж мне дела! — Аграфена Ивановна, скучая, отмахивалась, она еще не давалась в руки совсем. — Чегой-то у вас тут в ящике-то?

— Гармонья, — ответил гробовщик.

Старуха оживела:

— Гармонья? Ну да, помню, помню. Сыграл бы нам маленько, Иван!

— Очень замечательный музыкант, прямо артист! — нахваливал Петр гробовщика, обращаясь по-прежнему к безучастной Дусе. — Он одну пьесу играет из жизни: «Истерзанный, измученный, наш брат мастеровой…» Наплачешься. За ним однажды две деревни мужиков без ума ушли, за гармоньей, все бросили. Ваня, сыграй, когда дамы просят!

— Дак у меня, вроде сказать, зарок.

— Ну, какой еще зарок! — недовольно сказала Аграфена Ивановна.

Гробовщик совестился:

— Дак… я так порешил: когда мы с Петяшей свое счастье здесь найдем, подразживемся маленько, вот тогда я выну и гряну — эх! А пока пускай в сундучке полежит.

— Ну, ты зарок-то себе оставь, а нам сыграй, разок сыграй! Не ломайся, тебя честью накормили-напоили.

Но гробовщик мучительно отнекивался. Аграфена Ивановна пьяно раскосматилась от гнева, обернулась ералашной, косогубой бабой, крикнула:

— Тебе говорят: будешь играть?

— Зарок даден, — умоляюще противился гробовщик, — теть Грунь.

Аграфена Ивановна разгульно поднялась со стула.

— Так? Ну… вот тебе бог, а вот порог… проваливай отсюда!

— Войдите в понятие, тетя Груня!

— Проваливай — и никаких! Всегда непочетливый был. За хлеб-соль трудно уважить? Не зря, видно, в острог-то сажали… шут тебя знает, за что…

Гробовщик с убитым видом увязывался, валил на себя шубу. Тишка подошел к столу на цыпочках, поставил пустую чашку на краешек и так же на цыпочках убрался к порогу. Шея за ночь еще тощее, еще длиннее стала, ножа просила своею безропотностью.

Петр тоже встал, посумрачнев. Неладно получилось. Аграфена Ивановна подшлепала к нему в упор.

— А ты останься, тебе угол найдем.

Петр мешкал:

— Вы бы извинили, Аграфена Ивановна…

Гробовщик уже взвалил на плечи свою поклажу, Тишка съежился у двери, не зная, брать Петрову торбу или нет. Петр искоса, просительно поглядел на Дусю. Если б она хоть взглядом чуть показала, чтоб остался…

Нет, Дуся с балованными губками не видела никого.

Петр шагнул к порогу.

— Никак не могу я брательника бросить, Аграфена Ивановна, кровь-то ведь своя. Благодарствуйте за все.

И пропал в морозном пару.

— Ты погоди, погоди-ка, быстрый… — кликала растерянно Аграфена Ивановна.

— Не беспокойтесь, барак как-нибудь найдем. Мы без сердца на вас… Помните одно — дела делать будем.

И опять воет ночь, чужбина…

ТРУДНЫЕ ДНИ

У бараков с семи утра клокотали на морозе три-четыре грузовика. В потемках, застегиваясь на ходу, вперегонку кидались из всех дверей барачные обитатели, лохматым шаром облипали каждую машину. Кто поспевал, тот, стоя или сидя, счастливцем летел над снегами до самого места работ — до железнодорожных путей, где ярмаркой кишела разгрузка. Но Журкина путала каждый раз проклятая шуба, крючки не попадали в петли, воротник не заламывался, да и где побежишь прытко в таком колоколе! Тишка, хоть и одетый, из согласия поджидал дядю Ивана — свою защиту. Оба выскакивали чуть не последними и кое-как вдавливались, при общей ругани, на переполненный грузовик. Помощник шофера, распоряжавшийся посадкой, много не разговаривал. «Поехали!» — кричал он водителю, срывая с лишних, с запоздалых, шапки и кидая наземь. Пока те спрыгивали да подбирали, грузовик тарахтел уже за мостиком и дальше, мельчал…