Люди как боги

Она отчаянно пробивалась ко мне, другие тоже бились о неведомый барьер, как будто могли помочь, если бы очутились рядом. Осима, сохранивший спокойствие, приказал прекратить суету и вопли. Я отлично видел друзей, еще лучше слышал их – клетка, непроницаемая для тел, хорошо пропускала звуки и свет.

Осиме удалось наконец установить тишину. Он обратился ко мне так, словно испрашивал очередное распоряжение:

– Как чувствуете себя, адмирал? Повреждений нет?

– Все на высшем уровне, – отозвался я. Думаю, мне удалось говорить спокойно. Я попытался усмехнуться. – Меня изолировали от вас. И поскольку я лишен возможности свободно передвигаться, хочу передать власть, которой уже не способен нормально пользоваться. Назначаю своим преемником Осиму.

Ромеро размышлял вслух:

– Для чего разыгран этот спектакль, Эли? Вероятно, чтобы публично подвергнуть вас пыткам…

Пытки были навязчивой идеей Павла. Я потребовал, чтобы на меня не обращали внимания, что бы со мной ни случилось. Камагин молча сжимал кулаки, Мери плакала.

Больше всего я боялся, что разрыдается Астр, такое у него было перепуганное лицо, но ему удалось удержаться.

– Подходит время ужина. Ешьте и засыпайте, будто ничего не произошло, – сказал я. – Чем меньше вы станете смотреть на меня, тем легче будет мне и тяжелей разрушителям.

Вечером по эскалатору подали еду. В моей клетке ничего не появилось. Я усмехнулся. Фантазия Верховного разрушителя была скудна. Я растянулся на полу, как на постели. Никто больше не обращал на меня внимания, словно меня не было.

Когда половина людей заснула, к клетке подошел Ромеро.

– Итак, вас осудили на голод, дорогой друг. В древности голод считался одним из самых мучительных наказаний.

– Пустяки. Старинная пытка голодом многократно усиливалась неизбежностью смерти, а мне эта опасность не грозит – я должен возжаждать смерти, но не обрести ее.

Когда Ромеро ушел, я притворился спящим. Мери и Астр еще долго не засыпали, Лусин что-то горестно шептал, ворочаясь на нарах. Мало-помалу мной начал овладевать полусонный бред, перед глазами замелькали светящиеся облака, их становилось все больше, свет разгорался ярче.

Вдруг я услышал чье-то бормотание. Я приподнялся.

По ту сторону прозрачного барьера, прижимаясь к нему щекой и хватая его руками, стоял Андре. Лицо его кривилось, что-то лукавое проступало в безумной улыбке, а глаза, днем тусклые, яростно горели. Я подошел поближе, но и вблизи не разобрал его быстрого бормотания.

– Знаю, – сказал я устало. – У бабушки серенький козлик. Иди спать.

Андре захихикал, до меня донеслись слова:

– Сойди с ума! Сойди с ума!

Мне показалось, что я наконец за что-то ухвачусь в ускользающем мозгу Андре.

– Андре, вглядись в меня, я – Эли! Вглядись в меня, ты приказываешь Эли сойти с ума, Эли, Андре!

Не было похоже, что он меня услышал. Я перевел дешифратор на излучение его мозга, но и там был только совет сойти с ума. Он не жил двойной жизнью, как иные безумцы, и в тайниках его сознания не таилось ничего, что не выражалось бы внешне.

– Нет, Андре, – сказал я не так для него, как для себя. – Я не буду сходить с ума, мой бедный друг, у меня иной путь, чем выпал тебе.

Он хихикал, всхлипывал, лицо его кривилось, боль и испуг мешались с насмешкой. Он бормотал все глуше, словно засыпая:

– Сойди с ума! Сойди с ума!

10

Не знаю, как мучились те, кого в древности обрекали на голод. Голодовку превратили в мерзкое зрелище – вот что бесило меня. Я не получал пищи, а у друзей еда не лезла в рот. Я слышал, как Мери кричала на Астра, чтоб он ел, но не видел, чтоб она сама брала еду.

Лишь Ромеро и Осима спокойно ели, и я испытывал к ним нежность, ибо это им было нелегко.

Однажды я гневно сказал подошедшей Мери:

– Разве мне легче оттого, что ты истощаешь себя?

Глаза ее были сухи, но голос дрожал:

– Поверь мне, Эли…

– И слышать не хочу! Неизвестно, что ждет нас завтра. Истощенная мать – плохая защитница сына, неужели ты не понимаешь?

Она прислонилась головой к прозрачному барьеру, долго вглядывалась в меня, усталая и похудевшая. Ей наверняка было труднее, чем мне.

– Ты не выполняешь свои обещания, Эли…

– Ты о чем?

– Ты обещал относиться ко мне и Астру как ко всем другим.

– Я этого не обещал, Мери. Ты настаивала, но я не обещал. И ты сама нарушаешь собственные обещания, ты ведешь себя иначе, чем другие. Возьми пример с Осимы и Ромеро.

– А ты посмотри на Эдуарда. Он тоже не ест, Эли!

– Не мучайте меня хоть вы! – попросил я и лег, отвернувшись.

Она тихо отошла. Потом я видел, как она ела, Камагин тоже принялся за еду. Я сделал вид, что сплю, и так хорошо притворился, что и вправду заснул.

Вскоре я понял, что спать в часы общего бодрствования – это лучший способ. Вначале я делал усилие, чтобы задремать, но потом сон стал приходить, когда был нужен. Скорее всего, это было забытье – я просто выключал сознание. На минуты, на часы – на сколько было нужно.

Я слышал, что голодающие представляют себе еду – и распаляются до исступления. Меня не влекли картины пиршеств и обжорства. И муки жажды тоже, по-моему, преувеличены бесчисленными рассказами, сохранившимися в человеческой памяти.