Люди книги

Походка Висторини была почти бодрой, когда, закрыв боковую дверь, он вышел в молочный свет раннего утра. В узкий переулок заглянуло солнце, отбросив рваную тень от линии крыш на водную гладь канала. По каменным стенам весело заплясали отсветы водяных бликов. Колокол Марангона, самый гулкий в Венеции, возвестил о начале рабочего дня на Арсенале и открытии ворот Гетто. Захлопали ставни, купцы готовились к торговле на площади перед церковью.

Висторини глубоко вздохнул. Тридцать лет прожил он здесь и полюбил свет и воздух Венеции, запахи моря и мха, плесени и влажной штукатурки. Он попал в город шестилетним мальчишкой, братья в приюте для сирот помогли ему оставить в прошлом воспоминания, акцент и привычки иноземца. Они внушили ему, что горевать о прошлом — постыдно и нечестиво. Это проявление неблагодарности за нынешнее благополучие. Ему помогли выбросить из головы мысли об умерших родителях и недолгой жизни в родном доме. Но какие-то отрывочные картины врывались иногда в его сны или в те моменты, когда воля была ослаблена хмелем. И в этих образах прошлое было залито ярким светом и пахло пылью, принесенной горячим ветром.

Он шел по мосту, смотрел по сторонам: лодочник доставил мясо в лавочку, прачки стирали белье в канале. Узнал он и нескольких прихожан. Поздоровался с ними, перебросился парой слов, осведомился о здоровье близких. Безногий нищий тащился вперед, помогая себе обрубками, бывшими некогда руками. Великий Боже! Висторини мысленно помолился за человека, безобразие которого было так ужасно, что даже врач не смог бы смотреть на него без содрогания. Сунул монету в страшную конечность нищего и затем, превозмогая отвращение, возложил ладонь на покрытую струпьями голову и благословил его. Нищий ответил звериным рычанием, которое, должно быть, означало благодарность.

Как приходской священник Висторини обязан был интересоваться жизнью своей паствы. На самом деле служба его не увлекала. Монахи в свое время заметили таланты Висторини и взяли его к себе в обучение как сироту. На них произвели впечатление его способность к языкам и глубокое понимание теологии. Они обучили его греческому, арамейскому, ивриту и арабскому языкам. Он усвоил их все. В те дни жажда знаний у него была огромная, но сейчас все поглощала другая жажда.

В 1589 году, когда папа Сикст V наложил запрет на книги евреев или сарацин, в которых содержалось хоть что-то, противоречащее католической вере, молодого священника Висторини назначили цензором. Семнадцать лет, почти всю свою жизнь в доминиканском ордене, он читал и выносил приговоры трудам других религий.

Будучи ученым, он питал уважение к книгам. Но от этого его попросили отказаться, ведь его миссия заключалась в их уничтожении. Иногда его трогала красота арабской каллиграфии. В другой раз заставляла задуматься изысканная аргументация ученого еврея. Ему хотелось вчитаться в такие рукописи. И, коль скоро приходилось принять решение о предании их огню, он отворачивался, стараясь не смотреть на черневшие на его глазах пергаменты. Легче было, когда ересь была очевидной, тогда он смотрел на языки пламени и радовался им как средству очищения, спасения человеческой мысли от ошибки.

Вот и сейчас у него была с собой такая книга, еврейский текст. Он должен был нынче утром подписать указание, чтобы все экземпляры этой книги были переданы в представительство инквизиции, а оттуда их следовало послать в костер. В мозгу плясали богохульные слова, буквы иврита, знакомые ему не хуже латинских:

«Вера христиан в Иисуса — идолопоклонство, и оно гораздо хуже веры израильтян в золотого тельца, ибо христиане заблуждаются, утверждая, что нечто святое вошло в женщину, в зловонное место… полное фекалий, мочи и менструальной крови, которое служит вместилищем мужского семени».

Иногда Висторини удивлялся, как такие слова могли быть преданы бумаге, ведь инквизиция существует более ста лет. Евреев и арабов штрафовали, заключали в тюрьмы, казнили за более легкие богохульства, чем это. Он осуждал распространение типографий в Венеции. Официально евреям запретили издательскую работу, однако исподтишка они продолжали свою деятельность: выступали от имени какого-нибудь христианина, которому платили за это несколько золотых цехинов.

Не каждому человеку, пожелавшему стать печатником, следует выдавать разрешение. Некоторые из них, очевидно, были невежественны, а другие, возможно, имели преступные намерения. Нужно обсудить это с Иудой Арийе. Евреи должны держаться в рамках, или инквизиция их к этому принудит. Даже человек глупее Иуды мог бы понять это.