Люди книги

Обычно Иуда принимал природу своей одержимости за происки сатаны. Но иногда разум и образование позволяли ему судить иначе. Разве племена Израиля не переуступили свои земли, вытянув жребий? Разве не выбрали себе царя таким же способом? Как могло что-то произойти от сатаны, если все санкционировала Тора? Возможно, не Тора научила его обмануть донну де Серена. Быть может, рука Господа дала ему эти кошельки, и божественное провидение требовало рискнуть. Тогда он добудет для своего народа еще большие богатства. Он отдаст его нуждающимся и приведет Гетто к благосостоянию. Несмотря на то что сердце колотилось в груди, Иуда почувствовал удовольствие от этой мысли. Он развернулся и направился к мастерской.

Висторини поднялся из-за стола, поискал полотенце — вытереть лоб. Он трудился над списком подлежащих уничтожению еретических книг. Утро еще не окончилось, и год на исходе, так почему же так жарко? Кислый запах пота напомнил ему, что он давно не мылся. От спора с евреем заболела голова, и сейчас эта боль усилилась. Проснулся гнев. Его обидели, раввин слишком возомнил о себе, решил, что все можно списать на дружбу. Но очевидно было и то, что его победили в споре.

В животе заурчало: нужно в уборную. В коридор вышел неуверенной походкой больного старика. Здесь, по крайней мере, прохладнее. Обычно заплесневелые стены производили на него гнетущее впечатление, но в этот день он был рад выбраться из духоты кабинета. Завернув за угол, почти столкнулся с мальчиком-слугой. Тот нес ему поднос с завтраком. Висторини снял с подноса салфетку, утер ею лицо и отдал потную тряпку мальчику. Тот осторожно и брезгливо взял ее. Черт с ним, подумал священник. Пусть провалятся все юнцы с их осуждающими взглядами. Мало дерзкого Паоло у алтаря, образованного ребенка из хорошей семьи, так еще и прислуга смеет воротить от него нос.

Висторини выпустил содержимое желудка в дурно пахнувшую канализацию, но боль в животе ничуть не унялась. Возможно, язва дает о себе знать. Нехотя пошел к трапезному столу: нет ли вина. Водянистая похлебка повара и хлеб его не соблазнили. Увидел поставленный для него бокал — единственный, да и то налитый до половины. Когда спросил еще, мальчик ответил, что буфетчик уже запер шкаф. Ему показалось, что он заметил на лице мальчишки тень промелькнувшей улыбки.

Настроение ухудшилось, Висторини снова взялся за рутинную работу. Окуная перо в густые черные чернила, листал страницы. Вчитывался в любые замечания евреев по отношению к христианам: дескать, необрезанные, ненавидят евреев, соблюдают странные обряды. Напал на такие слова, как царство порока, Эдом и Рим. Их вполне можно было считать намеком на христиан. Он вычеркивал также любое упоминание об иудаизме как о единственной настоящей вере, и все ссылки на приход мессии, и использование слов «набожный» или «святой» по отношению к евреям.

В дни, когда Висторини чувствовал себя получше, он обращался с книгами не так сурово, ограничивался удалением ошибок из сомнительного абзаца, не вычеркивал его целиком.

Но сейчас в голове у него стучало, а во рту был мерзкий вкус. Он вычеркивал слова с остервенением. Иногда нажимал на перо так сильно, что рвалась бумага. Боялся, что в любой момент его вытошнит. Решил, что в книге слишком много ошибок. Мстительно откинул в сторону — пусть лучше сгорит. Так и надо этому Иуде Арийе, высокомерному ослу. Почему бы не сжечь их все, да и дело с концом? Тогда он сможет пойти домой, по крайней мере слуга принесет ему выпить. Он смахнул со стола с полдюжины непрочитанных книг, отправив их на сожжение.

Иуда Арийе медленно сел в темноте, стараясь не разбудить жену. Лунный свет падал на изгиб ее щеки. Волосы, днем скромно прикрытые, разметались по подушке. Он едва удержался, чтобы не погладить черные и серебряные пряди. Когда они только что поженились, он любил погружать в них руки. Его возбуждало прикосновение этих волос к его обнаженной груди, когда, совсем юные и неопытные, они предавались бурной страсти.

Сара до сих пор была красивой женщиной. После двадцати четырех лет брака он по-прежнему испытывал желание, когда она по-особенному на него смотрела. Иногда думал о Висторини: как он может жить без женского тепла? Или без детей? Как можно отказаться от этого, не видеть очаровательные личики младенцев, не наблюдать за тем, как они растут, меняются год от года, не помогать им достичь достойной зрелости? Возможно, вино, которому неумеренно предавался его друг, заглушало естественные потребности, дарованные всем Богом.

Нельзя сказать, что Арийе презирал жизнь, подчиненную служению Богу. Напротив, он знал аскетическую красоту такого существования. Он знал все 613 заповедей Торы, и для него естественно было не смешивать молоко и мясо, воздерживаться от работы в шаббат, соблюдать чистоту во взаимоотношениях с женой. Ежемесячный запрет на близость лишь обострял желание и усиливал радость при воссоединении. Но прожить всю жизнь без жены… Это невозможно.