Люди книги

Арийе испытал изощренное мазохистское удовольствие. Карта, стоившая ему кошелька, оказалась восьмеркой. Слово «восьмерка» упало с губ барнаботти и, образовав символ бесконечности, вытянулось в туннель, засосавший в себя душу раввина.

Он с недоумением уставился на то, как все его золото выстроилось в блестящие башни возле других игроков. Арийе поднял руку и спросил перо. Весь дрожа, написал записку с просьбой выдать ему сто монет. Барнаботти взял записку двумя пальцами, посмотрел на нее и молча покачал головой. Арийе почувствовал, как кровь обожгла лицо.

— Но ведь я сам видел, как вы играли с проигравшим на десять тысяч цехинов под его честное слово!

— Слово венецианца — другое дело. Почему бы вам не пойти к еврею-кровопийце, если вам нужен кредит?

Он бросил записку на пол.

За соседними столами все внезапно умолкли. Лица в масках одновременно повернулись в их сторону. Стая хищников, почуявших добычу.

— Жид! — пренебрежительно изрек Пульчинелла. — Вот в чем дело. Я сразу понял, что он не венецианец.

Арийе резко повернулся, сшиб свой бокал и, спотыкаясь, выскочил из зала. В Комнате Вздохов куртизанка вытянула пухлую руку, постаралась затащить его на свой диван.

— Куда так спешишь? — проворковала она. — Каждый может проиграть. Сядь со мной, я тебя успокою. — А потом добавила во весь голос: — Я еще не пробовала с обрезанным!

Он оттолкнул ее и, шатаясь, спустился по ступеням на улицу. Унизительный смех сомкнулся вокруг него, словно вода.

В сером свете молельни Иуда Арийе натянул на голову талит [19]и склонился перед Богом.

— Я согрешил, совершил предательство, обокрал…

Слезы заливали щеки. Он раскачивался вперед и назад, говорил слова молитвы:

— Я вел себя недопустимо, грешно, был самонадеян, лгал… совершил беззаконие, преступил нравственный закон… отвернулся от Твоих наставлений, и все пошло прахом. Что могу я сказать Тебе, царящему на небесах, чем оправдаюсь? Ведь Ты знаешь все, тайное и явное. Можешь ли Ты, наш Бог и Бог наших отцов, простить меня, простить мое беззаконие и даровать искупление моим прегрешениям…

Арийе в изнеможении опустился на скамью. Болело сердце. Бог мог простить грехи, но Арийе знал — ведь он и сам это проповедовал, — что прощения нужно просить также у тех, кто пострадал от греховных деяний. Он думал в отчаянии о том, чтобы вернуться к донне де Серена и сознаться в обмане. Думал об унижении, которое придется испытать перед собственной паствой. Надо будет признать, что он вырвал хлеб из голодных ртов, лекарства у умирающих. А потом он, и сам бедный человек, должен будет вернуть сумму, которую украл. Это потребует строжайшей экономии. Ему придется заложить книги, возможно, даже переехать с семьей в более дешевую квартиру. Никто бы не назвал их дом просторным: семья из шести человек ютилась в двух комнатушках, тем не менее в одной из комнат имелось окно, да и потолки были высокими. Арийе подумал, что же может быть дешевле. Ему как-то раз показывали однокомнатную квартиру без окна по очень выгодной цене. Про себя Иуда назвал это место пещерой Махпела [20], однако, он запомнил: мало ли кому-то из паствы понадобится жилье. Жилье в Гетто было в таком дефиците, что даже на такие помещения по разумной цене находилось много охотников. Но как он мог просить Сару переехать в такое место? А его дочь, Эсфирь? Она работает дома, разве может она найти место для своих тканей и стола для раскроя. Как она сможет шить здесь без света? Грех был на нем, а не на семье. Как можно заставлять их так страдать?

Арийе потер щеки. Его лицо в набиравшем силу утреннем свете выглядело серым и усталым. Вскоре соберется миньян [21]. Надо привести себя в порядок.

Он вышел из молельни и спустился в свои комнаты. Аромат фритатты подсказал ему, что Сара уже встала. Обычно Арийе нравилась ее фритатта, горячая и румяная. Он садился за стол с тремя сыновьями и любимой дочкой и слушал их веселую болтовню. Но в это утро запах масла на сковороде вызывал у него тошноту.

Арийе схватился за стул. Сара хозяйничала повернувшись к нему спиной, волосы скромно подобраны, подхвачены тонким шерстяным шарфом, завязанным на затылке.

— Доброе утро, — сказала она. — Ты встал ни свет ни заря…

Оглянулась через плечо, и с губ пропала улыбка, лицо приняло озабоченное выражение.

— Ты не болен, дорогой? Ты такой бледный…

— Сара, — сказал он и замолчал.

В углу стояли старшие сыновья, совершали утренние молитвы. Младший, окончивший молитву, сидел за столом вместе с сестрой. Они с аппетитом уплетали фритатту. Арийе стыдно было говорить перед ними, хотя вскоре все Гетто узнает о его позоре.

— Ничего страшного. Я не мог уснуть.

Последнее, по крайней мере, было правдой.

— Ты должен отдохнуть. Попозже. Для встречи с невестой, царицей Шаббат, тебе непременно нужно выспаться.

Сара улыбнулась. Жена и муж обязаны были в шаббат заниматься любовью, и это требование оба соблюдали с радостью. Он слабо улыбнулся в ответ и отвернулся — налил себе в тазик воды. Сполоснул лицо, смочил и пригладил волосы, надел кипу и поднялся по ступенькам в молельню.