Люди книги

Вполне может быть, что я так и не постучала бы в дверь, если бы не появилась еще одна группа плакальщиков: они внесли меня вместе с собой. Дверь отворилась, зазвучала дюжина голосов, все говорили одновременно. Кто-то подал мне рюмку водки. Я не представляла, что шива будет проходить подобным образом. Должно быть, это были русские евреи.

Такую квартиру, судя по старомодному фасаду и по тому, что в нем жила женщина восьмидесяти одного года, я тоже не ожидала увидеть. Современный интерьер весь нараспашку. Белые стены, свет льется откуда-то сверху. Высокие керамические вазы с кручеными стеблями в них, стулья от Миса ван дер Роэ и ретро от «Баухаус».

На дальней стене висела громадная картина. Из разряда таких, от которых захватывает дух. На ней были изображены великолепное, пылающее австралийское небо и полоска красной пустыни, обозначенной несколькими мазками краски в нижней четверти полотна. Так просто и мощно. Эта картина сделала имя художнику в начале шестидесятых. В любом крупном музее, хоть сколько-нибудь интересующемся австралийским искусством, можно увидеть картину из этой серии. Но эта была настоящим шедевром. Лучшая из тех, что мне довелось увидеть. У нас дома — я имею в виду маму — была такая картина в доме на Бельвю-Хилл. Я о ней как-то не думала. У матери было несколько картин: Бретт Уитли, Сидней Нолан, Артур Бойд. Большие художники с громкими именами. Почему бы ей не иметь и Аарона Щарански?

В то утро мы с мамой довольно много говорили, пока я не увидела, что утомляю ее. Я попросила медсестру дать ей чего-нибудь, и, когда она уснула, отправилась в библиотеку Уайденера — посмотреть биографию Аарона Щарански. Тут же все отыскала. Родился в 1937 году. Отец выжил в концентрационном лагере на Украине, профессор русского языка и литературы в Бостонском университете. Он перевез свою семью в Австралию, когда в 1955 году его пригласили создать первое отделение русского языка в университете Нового Южного Уэльса. Аарон посещал художественную школу в колледже «Ист-Сидней тек». Переселился на Северную территорию, начал писать картины, сделавшие его знаменитым. Лидер искусства оззи, бунтарь, который эпатировал публику. Стал политиком, когда пустыням начали угрожать шахты. Припоминаю, что видела его в документальном фильме. Щарански арестовали за сидячую забастовку, кажется, он протестовал против разработки бокситов. У него были длинные черные волосы, и его тащили за них по песку. Развязался большой скандал. Он отказался выйти под залог и просидел месяц в тюрьме с десятком аборигенов. Вышел оттуда с рассказами об ужасном отношении к аборигенам в тюрьме. В некоторых кругах его принимали как героя. Даже консерваторам приходилось вежливо его выслушивать, если им хотелось купить у него картину. Каждый раз, когда он устраивал выставку, всегда находились желающие купить его полотно по какой угодно цене.

Ему исполнилось двадцать восемь, и жизнь изменилась. У него стало портиться зрение. Обнаружили опухоль, которая давила на зрительный нерв. Для устранения опухоли требовалась рискованная операция. Через несколько дней он умер от «послеоперационных осложнений».

В некрологах не было упомянуто имя нейрохирурга, делавшего операцию. В то время в Австралии не разрешалось публиковать имена врачей по этическим соображениям. Хотя я и не знала наверняка, но подозревала, что мама в свои тридцать лет уже не сомневалась, что может справиться с его трудной опухолью. Но делала ли она эту операцию? Если делала, то пошла против устоявшейся традиции: врачи не оперируют тех, с кем они эмоционально связаны.

Сара Хит и Аарон Щарански были любовниками. На момент операции она была на четвертом месяце беременности. Ждала от него ребенка.

— Ты думаешь, я не любила твоего отца?

Ее лицо выражало изумление. Словно я сказала ей, что видела в ванне гиппопотама. Я вернулась в больницу из библиотеки. Она спала, когда я вошла в палату, и я еле сдерживалась, чтобы не разбудить ее. Когда она, наконец, открыла глаза, я атаковала ее вопросами. За вопросами следовали ответы и долгие паузы. Это был самый долгий разговор, который у нас когда-либо был, исключая ссоры.

— А что еще я могла подумать? Ты его никогда не упоминала. Ни разу. И когда, наконец, я решилась тебя спросить, ты просто отвернулась от меня, а на лице у тебя было написано отвращение.

Память о том моменте до сих пор отравляла мне душу.

— Знаешь, долгое время после этого я была убеждена, что тебя изнасиловали или что-то в этом роде…

— Ох, Ханна…

— И мне стало ясно, почему ты меня терпеть не можешь.

— Не пори ерунду.

— Я… думала, что напоминаю тебе его.