Люди – книги – люди. Мемуары букиниста

С этой весьма экстравагантной дамой я познакомилась вскоре после моего прихода на практику. Галина Федоровна в то время работала в магазине уборщицей. Почему-то в первые дни моей работы там я её не видела. Вообще, чистоте в нашем магазине как-то особенного значения не придавали, а может быть, в эти дни убирался кто-то другой, уж и не помню. Короче говоря, в один прекрасный день заявилась перед обедом в магазин толстая неопрятная бабёха неопределенного возраста в каком-то засаленном черном пальто, с голубым полушерстяным платком на голове и в калошах, надетых прямо на шерстяные носки, которые в свою очередь были натянуты на чулки, перетянутые прямо над толстыми коленками круглыми резинками. На простецкой физиономии глазу, что называется, не за что было зацепиться: глаза голубенькие, простенькие, нос вроде бы курносый, рот обыкновенной, разве что зубов не хватает, щеки круглые, волосы жидкие, бровки тоже. Если бы она старалась казаться любезной или просто бы улыбалась, то она могла бы казаться обыкновенной, но приятной женщиной, без особых затей. Но в выражении её лица было что-то напористое, а в манере говорить – агрессивное, и я сразу заподозрила в ней некоторую недоброту. Со мной она даже не поздоровалась, с другими же здоровалась по-разному: с кем-то задиристо, с кем-то поприветливей, с кем-то даже высокомерно. В общем, такую тётю нельзя было не заметить.

Она наплюхала воды в ведро, вытащила его на середину торгового зала, принесла швабру и тряпку, но за мытье и не думала приниматься. Дождавшись, когда мы закроем магазин на обед, она вытащила из своей сумки какие-то фотографии, разложила их на прилавке и буквально приказала девочкам их рассматривать. Я не помню, чьи именно это были фотографии – конечно, какого-то артиста. Все девчонки посмотрели на них, поохали, повосторгались и отправились обедать. Мне вовсе не хотелось смотреть на эти фотографии, но я решила все же из вежливости посмотреть на них. Я подошла к прилавку и стала их перебирать. Не успела я толком до них дотронуться, как бабёха коршуном налетела на меня, вырвала их у меня из рук, схватила остальные, лежавшие на прилавке, собрала их в кучу и запихнула в свою сумку, а мне сказала с высокомерным видом: «Это не может тебя (или вас?) интересовать».

Мне стало ужасно обидно. Мне действительно они были не очень интересны, но такого хамства и пренебрежения со стороны какой-то уборщицы я никак не ожидала. В те времена я была ещё девушка чувствительная, и от несправедливой обиды у меня слезы навернулись на глаза. Я в расстройстве побрела на кухню и попыталась выбросить из головы этот эпизод, но мне это никак не удавалось сделать. Громкий голос бабёхи и её хозяйские манеры продолжали раздражать меня, и я только и ждала, когда она, наконец, сгинет.

В следующие её приходы я просто старалась держаться от неё подальше и удивлялась тому, как это остальные наши девочки с ней общаются. На моих глазах она успела повздорить с несколькими покупателями, которые вовремя не успели отскочить, когда она мокрой тряпкой начала размазывать грязь по полу. Она орала на них, брызгая слюной, лицо у неё было очень злое, низенький лобик нахмурился, рот перекосился, и она была похожа просто на ведьму. Это было даже страшно. И ни у кого не хватало духу рявкнуть на неё по-настоящему и прекратить это безобразие.

Несмотря на свою агрессивность и наглость, эта бабёха мило беседовала с Александрой Фроловной и Еленой Павловной, а иногда и с другими девочками, хотя порой и срывалась на грубость. Иногда они обижались на неё, иногда все обходилось мирно. Постепенно девочки рассказали мне о ней следующее.