Люди книги

Под ярким светом мои руки выглядели даже хуже обычного: красные и шелушащиеся. Я соскабливала пемзой жир с коровьих внутренностей. Если живешь в Сиднее, не так-то просто добыть эти самые внутренности. С тех пор как из бухты Хоумбуш убрали скотобойню и принялись наводить красоту к Олимпиаде-2000, за рабочим материалом приходится отправляться на поиски, а когда добираешься до нужного места, трудно войти в ворота, потому что дорогу преграждают защитники животных. Люди никак не поймут, зачем тебе понадобился метр телячьих кишок. Но если намереваешься работать с материалами пятисотлетней давности, должен знать, как их тогда изготовляли. Так говорил мне мой учитель, Вернер Генрих. Он сказал, что, сколько ни читай об измельчении пигментов и смешивании гипса, единственный способ понять — это самому все сделать. Если я хочу узнать, что описано в старинных методиках, мне нужно самой сделать золотой лист, постучать по нему, сложить и снова постучать. При этом надо положить лист на то, к чему он не пристанет, например на мягкую поверхность выскобленной телячьей кишки. В результате получишь маленькую пачку листков, каждый тоньше одной тысячной миллиметра. А вот руки в итоге выглядят просто ужасно.

Сжала руку в кулак, пытаясь разгладить старушечью кожу, а заодно и унять дрожь. Нервничать стала с того момента, как пересела в Вене на другой самолет. Я много путешествую, это неизбежно, если живешь в Австралии, а тебя приглашают принять участие в интересных проектах, имеющих целью сохранение средневековых рукописей. Однако в горячие точки не езжу. Я знаю, есть люди — военные корреспонденты — они едут в такие места и пишут потом замечательные книги. Должно быть, думают: «Это со мной не случится», и, благодаря оптимизму, все у них получается. Я же законченный пессимист. Если в стране, которую я посещаю, есть снайпер, он наверняка дожидается, когда я появлюсь в перекрестии его прицела.

Войну видишь еще до приземления. Когда самолет прорвал толстые серые облака (похоже, это обычное состояние европейского неба), мне показались знакомыми маленькие дома под прокопченными черепичными крышами, точно такой же вид открывается в Сиднее: выгнутый дугой Бонди-Бич и дома под красными крышами у темно-синего моря. Приглядевшись, увидела, что дома наполовину разрушены, они торчали, словно гнилые зубы в старческом рту.

Над горами вошли в зону турбулентности. Я не могла заставить себя смотреть вниз и опустила шторку. Парень, сидевший возле меня, разнорабочий, судя по камбоджийскому шарфу и измученному малярией лицу, явно хотел посмотреть в иллюминатор, но я проигнорировала его невольное движение и попыталась отвлечь вопросом:

— Вы зачем сюда?

— Убирать мины.

Мне хотелось пошутить, сказать что-то вроде «бизнес в разгаре», однако, вопреки обыкновению, я удержалась. Мы приземлились, он встал, поднялись и все остальные пассажиры, столпились в проходе. Парень взвалил на спину огромный рюкзак и едва не сломал нос мужчине, стоявшему позади него. Все как в наших автобусах в Бонди.

Наконец дверь отворилась, и пассажиры двинулись вперед, точно приклеенные один к другому. Я единственная до сих пор оставалась на месте. Словно проглотила камень, припечатавший меня к сиденью.

— Доктор Хит? — окликнула стюардесса.

Я чуть было не сказала: «Нет, это моя мать», но сообразила, что она имела в виду меня. В Австралии только идиоты гордятся своими званиями, и при регистрации я уж точно на нее не ссылалась.

— Эскорт из ООН ожидает вас у самолета.

Ах, вот оно что! Я успела заметить, что эта организация любит награждать каждого звучным титулом.

— Эскорт? — тупо повторила я. — У самолета?

Мне говорили, что меня встретят, но я думала, что это будет такси и меня будет ждать шофер с табличкой с нацарапанным на ней моим именем, причем непременно с ошибкой. Стюардесса одарила меня широкой немецкой улыбкой, перегнулась и подняла на иллюминаторе шторку. Я выглянула и увидела, что возле хвоста самолета стоят три огромных бронированных автомобиля с тонированными стеклами, в таких возят американских президентов. То, что, казалось бы, должно было меня вдохновить, напротив, сделало камень у меня на сердце еще тяжелее. За автомобилями, в высокой траве, щиты на разных языках предупреждали о минах. Я видела ржавеющий остов огромного транспортного самолета. Видно, промахнулся мимо взлетной полосы и напоролся на неприятность. Обернулась к сияющей фрейлейн.

— А разве распоряжение о прекращении огня не соблюдается? — спросила я.

— Соблюдается, — радостно ответила девушка. — По большей части. Может, помочь с ручной кладью?

Я покачала головой, нагнулась и вытащила тяжелый чемодан, который перед полетом еле затолкнула перед собой под сидение. Обычно авиалинии возражают против острых металлических предметов на борту, но немцы уважают профессионалов, и клерк в регистратуре понял меня, когда я объяснила, что боюсь улететь без инструментов: без них я не смогу делать свою работу.