Люди легенд. Выпуск первый

Священные пушкинские места, которые великий поэт называл «приютом спокойствия, трудов и вдохновенья», в годы фашистской оккупации были охвачены пламенем народной войны. На берегах красавицы Сороти, в оврагах и перелесках, на склонах гор партизаны устраивали засады, нападали на вражеские обозы, насмерть бились с карателями. Клятвой, присягой, совестью для народных мстителей были замечательные пушкинские слова:

Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

На пути луга с пожелтевшими травами, гряда холмов. Впереди высится, точно сторожевая башня, гора. По–разному ее называли раньше. С 1943 года у нее гордое имя — Партизанская. В ту боевую пору немецко–фашистские захватчики боялись показываться там. Хозяевами здесь были бойцы 3–й Ленинградской партизанской бригады. Командовал ими майор Александр Герман.

Вот и цель нашей поездки — деревня Пожитово. Небольшая, всего несколько строений. Останавливаем машину наугад, у домика в яблоневом саду. Спрашиваем:

— Скажите, пожалуйста, где здесь живут Шпиневы?

— А мы и есть Шпиневы, — отвечает пожилая женщина в цветастом платке и резиновых сапогах.

…Шпиневы. Славная семья советских патриотов. Всю войну они помогали партизанам. Летом 1943 года в их доме размещался штаб Германа.

Несказанно обрадовалась Клавдия Яковлевна, узнав в моем спутнике соратника Германа — Михаила Леонидовича Воскресенского, позвала родителей, дочь, приехавшую погостить в родные места из Донбасса. Долго не смолкал в тот день разговор на скамейке у куста сирени, где мы расположились.

— Боялись, дюже боялись нашего Александра Викторовича фашисты, — с восхищением вспоминала Клавдия Яковлевна. — Был однажды такой случай. Партизаны все до единого ушли на операцию. А тут, откуда ни возьмись, небольшая хозяйственная команда гитлеровцев к нам пожаловала. Только немцы в деревню вошли — им навстречу парнишка лет двенадцати выбежал. Бежит и кричит что есть мочи: «Герман идет! Герман идет!» Немцы повернули назад, да и вон из деревни. А Александр Викторович в это время далеко был, только через сутки вернулся.

Глаза нашей собеседницы повлажнели. Видно, вспомнилось заветнее, дорогое.

— Это он для фашистов и предателей грозным был, — продолжала рассказ Клавдия Яковлевна спустя минуту, — а с нами душевно обращался. Вернется, бывало, с похода, усталый, измученный, а сам улыбается, шутит: «Мне бы, хозяюшка, молочка с портяночками». Это значит — с пенками. Кто с устатку к чарке, а он молока попьет да в огород. Там у нас была рожь посеяна. Станет около нее, задумается, колосья лущит. Подолгу любил стоять так…

— Большой души человек был, — включается в разговор старик Шпинев.

Якову Васильевичу перевалило за восемьдесят. Последние годы память у него стала сдавать. Но сегодня он преобразился: все время внимательно слушал, о чем говорила дочь, и дополнял ее рассказ.

О Германе еще при жизни складывали легенды, песни.

А теперь уж давно
На Псковщине родной
На фашистских громил
Водит Герман нас в бой…

Эти слова распевали не только партизаны, которых водил Александр Герман в жаркие схватки с немецко–фашистскими захватчиками. Их пели жители деревень, томившихся под игом оккупации. Как девиз борьбы, звучали они в лесах, где разгоралось пламя народной войны.

В Новосокольническом районе мне рассказывали про старую колхозницу, избитую плетьми за то, что на вопрос фашистского холуя–старосты: «Тетка, ты что‑либо слышала про бандита Германа?» — с гордостью ответила:

«А как же, слышала, многое слышала. Только не бандит он, вроде тебя, а генерал наш, самой Москвой к нам посланный».

Избив старуху, предатель злобно крикнул:

«Ну, теперь долго будешь, карга старая, Германа вспоминать!»

С трудом поднялась с земли советская патриотка. Гневно сказала:

«Погодь, иуда, отольются тебе наши сиротские слезы. А генерала — отца нашего — теперь еще чаще вспоминать буду. Глядишь, и он тебя не забудет…»

Рассказчик уверял, что видел своими глазами, как в ту же ночь предатель, измывавшийся над старой колхозницей, был убит. И уничтожил его якобы сам Герман — высокий, плечистый, седой как лунь генерал.

«Генералу–старику» Герману шел тогда… двадцать восьмой год.

Рейд отважных

Ватутин поднялся из‑за стола и подошел к карте, продолжая говорить:

— Да! Да! Именно глубокий рейд, Леонид Михайлович. Нужно пробиться к верховью реки Великой и дальше, к самой латвийской границе, вот сюда, — Указка в руке начальника штаба фронта прочертила на карте линию на запад и остановилась у небольшого черного кружочка. — Вот куда должна дойти бригада, до Себежа. Это старая пограничная крепость. Вокруг озера да сосновые леса. Места чудесные!

Собеседник Ватутина, невысокий, средних лет майор, добродушно усмехнулся:

— Раз нужно — доберемся до этих красот. Не беспокойтесь, Николай Федорович, мои хлопцы себя покажут. Тактика наша будет простая: «Подпалыв и тикай».