Люди лунного света

келий, не их экстаз и ночные молитвы. Как ни странно сказать, но европейское общество, в глубокой супранатуральности своей, в глубоком спиритуализме, в глубоком идеализме, в грезах, мечтах - до Вертера и Левина - создано одиночеством: ничего подобного, ничего похожего не было никогда в античном мире, в античной общине, на античной (dyopa) и foium'e; как нет этого и на Востоке, в Азии. Аромат европейской цивилизации, совершенно даже светский, даже атеистический и антихристианский, - все равно весь и всякий вышел из кельи инока. Это - инока безграничный субъективизм, его беспредметные грезы, предчувствия, ожидания, тревоги, страхи, Смущения, нерешительность, пересекшиеся в диалогах гостиной и литературы. Робкие глаза, тайная улыбка, слабое тело - все, все из кельи. Все то, что так отрицает, так похоронило Агамемнона, Одиссея, крикуна-Демосфена и римских самодовольных патрициев. Самые пороки древности, перейдя в новый мир с теми же названиями, получили новый колорит; (Самые добродетели древнего мира в новом мире пропитаны другим запахом. Патриотизм Гизо или Мишле не имеет ниче-го общего с патриотизмом Геродота или Фукидида, и славолюбие Байрона совсем не то, что славолюбие Цицерона. Все стало нервознее, болезненнее, нежнее, хрупче. И все это - от нетвердых ног (подлинного) монаха, тонкой его шеи, длинных волос, женоподобного голоса.

Душа не та! Душа новая. - Какая? - Бессеменная.. Бесствольная, гибкая, ползучая или парящая за облаками; в отрицательных случаях - не прямая, лукавая, хитрая, злопамятная, мстительная; "бабья". "Мужественность", костяное, твердое начало наполовину хрустнуло, когда умер древний мир; Женственность, "вечная женственность", страшно возросла и облила собой душу даже мужчин. Мужеподобность страшно Понизилась в Европе сравнительно с классическим миром, где жены были храбрее и мужественнее христианских мужчин. "Христианский мужчина" - даже как-то не выговаривается. "Какой он мужчина?" - хочется насмешливо переспросить; переспросить о Руссо, о Толстом, о Достоевском, о многом множестве людей, гениально творивших во вкусе христианской Европы. Совпадение "женского в мужском" с основным тоном европейской цивилизации - до того поразительно, что нe надо ничего другого еще знать, чтобы сказать: "Да в основе своей эта цивилизация вышла и не из головы Зевса и не из ведер Афродиты, а как отсвет натуры Паллады и Ганимеда".

Мы отвлеклись от предмета и вновь возвращаемся к нему. Наша тема - не цивилизация, а теснее, уже, - Церковь. Лютеранство, отвергшее монашество, потеряло с ним и всякую метафизику: потому что одно иночество и составляет всю ме

323

тафизику в христианстве. Все прочее - рационально, объяснимо, обыкновенно. Совершенно необъяснимо, со стороны ли опоры в Первом Завете, или со стороны понимания, разума - одно иночество; и оно одно составляет поворот в истории от древнего к новому, оно есть виновник и создатель "новой эры". Без него - просто ничего нет; есть штундисты, пашковцы*, благонамеренные люди, чистоплотные люди, благонравные люди, добрые, либеральные и т. п. и т. п.; есть Светловы, Петровы, "добрые пастыри", трезвые священники. Но непонятно, почему это образует Церковь как специальное. Это просто "общество добрых людей", или "общество благородных людей", с которыми приятно иметь дело. Специальное Церкви начинается с монаха, пусть нечесаного, пусть злого, совершенно невежественного. Все равно - он несет в себе метафизическое зерно, которое ошеломляет нас новизной и странностью, которому мы удивимся и перед которым, как перед всяким дивом, можем преклониться. Эта "давность" его заключается в глубочайшем трансцендентном разобщении со всеми нами, в совершенной непохожести на нас, в силу которой - смотря по расположенности и подготовленности - мы назовем его "демоном" или "богом" (в простонародьи), стоящим выше или ниже человека, но во всяком случае - в стороне от него. Разобщенность эта и дивность эта заключается в оригинальной или подражательной, правдивой или притворной, потере вкуса к женщине, потере интереса к женщине, которая у подражательной и неоригинальной группы выражается во вражде к женщине, бегстве от нее и страхе перед нею. Один инок учил, и это навсегда нужно запомнить как суть всего: "Чадца! Соль из воды берется, но, соединяясь с водой, растворяется и исчезает. Так и монах: от женщины произойдя, он, когда приближается к женщине, то ослабевает и обращается в ничто" (Иоанн Мосх, стр. 265)... "Поэтому великие подвижники, как Пахомий Великий, Иоанн Каламит, Фео-дор, Маркиан, Пимен, Руф, Симеон Столпник и др., не допускали на глаза себе не только сестер, но даже родных матерей!"... В случае, если это было оригинальное явление, можно судить по этому о степени отвращения от женщины; а если подражательное, "по заповеди", то мы можем по этому судить о пафосе заповеди!

- Нет супружества, семьи! И не надо!