Люди меча

— А я не для пьянства, Семен Прокофьевич, я для здоровия пробавляюсь, — парировал Росин. — Так вот: перво-наперво, грамоты целовальные государь принял, и немалое удовольствие выразил. Это не я, это Андрей Толбузин рассказывал. От Лифлянской вотчины своей Иван Васильевич отказываться не собирается. Особливо теперь, когда новые подданные с такой охотой ему на верность присягнули. Во-вторых, радетелей святой Руси, силы и средства личные на алтарь Отечества возложившие, желает царь возвеличить и затраты на поход возместить. Можно просить милостей. В-третьих, получив письмо твое, Семен Прокофьевич, боярский сын Толбузин дозволение от государя получил казаков донских в помощь с южных рубежей призвать, и как раз ныне пять сотен конных воинов ко Пскову должны подходить. И последнее: минуя Вайсенштайн, встретил я двух стрельцов, везущих молодого мальчишку, спящего на ходу. Сказывали, у мальчишки у этого донесение для тебя, Семен Прокофьевич, от боярина Феофана Старостина. Всех троих, стало быть, я с собой забрал, и сейчас они внизу коней расседлывают. О чем донесение — не знаю. В чужие секреты носа совать не привык. Все! Теперь подвиньте ко мне вон того цыпленка и оставьте меня в покое хотя бы на полчаса.

— Казаки, — опричник недовольно поморщился. Одно дело — приличных, солидных людей в присягнувшем городе оставить, бояр, стрельцов. Поместье или хозяйство дать поблизости, прочно осадить в новых землях, родными их сделать. И совсем другое дело — казаки. Они хоть и братья по вере, а ничего другого, кроме как татар да османов грабить, делать не умеют. Самое милое дело: наскочить, схватить всего поболее, разорить, до чего не дотянулся, да назад убраться. Куда этих станишников на новые волости пускать? Какой они порядок навести смогут, какие из них затинные ратники? — Константин Алексеевич, а про казаков государь знает? То есть, знает, зачем боярин Андрей их просил?

— А меня в царские палаты больше не пускают, Семен Прокофьевич, — оторвался от куриной грудки Росин. — Как государь о моем здоровье пару раз справился, так теперь и на пушечный выстрел не подпускают. Боятся, видать, что за свое участие в походе я тоже чего-нибудь выпрошу. А тут все, небось, еще год назад поделено было?

— Поделить мало, удержать потребно, — задумчиво ответил опричник. Полтысячи казаков! С ними еще можно вперед идти. Но кого в гарнизонах присягнувших крепостей оставлять?

— Да, Семен Прокофьевич, а холопов моих покормят, или распорядиться нужно?

— Я распоряжусь…

Терзаемый тяжкими думами, Зализа спустился вниз, пересек двор замка по направлению к пахнущей, на версту вокруг всякими разносолами кухне, обогнул ее и вошел в людскую, сделанную из бывшего рыцарского амбара — не на улице же дворню кормить? Здесь он сразу отличил росинских холопов, молодых и щекастых, уписывающих за обе щеки просяную кашу с рыбой, и двух стрельцов — мужиков в возрасте, с короткими бородками и усами, одетыми в красные ватные тегиляи.

— Семен Прокофьевич, — неожиданно поднялся один их холопов. — Известие у меня от барина Феофана.

И прежде чем опричник успел понять, почему у росинского раба оказалась весточка от Фени, мальчишка выпалил:

— Свены на нас напали. Более ста кораблей в Неву вошли, сам видел. И барин видел, он их сосчитал. Барин сказывал, людей к Анинлову сзывать станет. Биться станут со свенами…

* * *

— Ур-ра-а-а! — Феофан дал шпоры коню, и рванулся вперед, стремясь обогнать мчащегося рядом боярина Батова.

Свены, хотя нападения из заболоченного леса и не ждали, но заслон небольшой поставили, и сейчас два десятка караульных растерянно вскочили, схватившись за оружие. И прежде, чем они успели составить правильный строй, русские витязи, вылетая один за другим из прибрежного кустарника, по которому вилась тропа, преодолели десяток аршин, отделяющих их от стражи.

Боярин Старостин выбрал себе того, что был в зеленой кирасе, с красным пером на голове, и нацелил рогатину ему прямо в грудь. Однако свен подхватил с земли пику, явно намереваясь пронзить гнедому грудь и Феофан, спасая коня, приподнял рогатину, подбивая острие пики наверх. В результате широкое острие копья промелькнуло у врага над головой, и он просто отлетел в сторону, сбитый ударом широкой груди скакуна. Второго стражника, имевшего глупость снять шлем, боярин просто срубил, полоснув обоюдоострым лезвием рогатины, словно мечом, ему по голове. Свен упал, копыта гулко простучали ему по кирасе, и они ворвались в лагерь.

Вытащенные на берег шнеки и лоймы лежали слева, палатки рыцарей стояли справа, а перепуганные враги бегали везде — кто в поисках оружия, кто просто потеряв от ужаса голову. Феофан, погоняя коня легонько ткнул рогатиной в чью-то прикрытую одной рубахой спину, выдернул, метнул в живот широко раскрывшего руки усатого бедолаги, выдернул, перехватил под локоть и направил острие в кирасу набегающего с обнаженным мечом кавалера, сосредотачивая в ударе всю свою силу, тяжесть своего тела, разгон коня — и рогатина, пронзив железо, вошла глубоко в человеческую плоть.