Люди на болоте. Дыхание грозы

Всякая непотребщина!" Он повернулся на другой бок, попробовал снова

заснуть, но почувствовал, что успокоиться не сможет, и перестал гнать от

себя тревожное. "Галенчик...

Бдительный, несгибаемый Галенчик. Все-таки написал! белого вызвали...

Добился!.. Значит, не кончилось. Значит, чистить будут еще!.. И значит,

может еще повернуться и поиному! .." Это ведь его счастье, что там

оказались Белый и Березовский. А если бы не Белый, а еще один Галенчик?

Разве ж трудно было попасть еще одному такому? .. Судя по тому, что

говорил Белый, и тут есть свои Галенчики. С большей силой... Вон как

пытался один повернуть историю с Зарецким! На целую партячейку, на ЦКК

замахнулся!..

Снова увидел, как сдвинулась, наклонилась, косо поползла стена;

сломалась, упала в темноту. Преодолел размягченность. "Глупости все!

Деликатные нервы! Пьяный хмель!.. Пить не надо было! Не надо!.."

Вдруг он будто вновь увидел себя в комнатке с вазонами, разбросанные

бумаги на столе. Алесь как бы и теперь сидел понурив голову. "За что же

тебя это?" - "Поверил одному человеку..." Мгновенно, с необычайной

яркостью, впечатляемостью, обрывками, что шли в беспорядке, как попало,

снова предстало перед ним виденное, слышанное там. Помчали, закружились,

как бы радуясь, что прорвались, мысли об Алесе, о его судьбе.

Почему с ним так обошлись? Только потому, что сказал то, что думал! В

чем его нарушение комсомольского устава?

Нарушил дисциплину - не согласился с мнением райкома?

Но ведь сила наша - не в бездумной дисциплине; надо убеждать,

доказывать, особенно там, где все молодые, зеленые.

Зачем же сразу командные окрики? Зачем сразу прокурорский приговор?

Сразу исключать?!..

Разве то, что он сказал, противоречит чем-нибудь генеральной линии

партии? Почему же исключили?! Почему так обошлись с честным, преданным

нашему делу человеком?

Человеком очень ценным. Не только потому, что он поэт и талант, а

потому, что - присмотрелись бы - человек какой!

Именно такие - с характером, с твердыми принципами - основа в каждом

большом деле. Именно они, а не те, кто и теперь, в мирное время,

отсиживаются, отмалчиваются, жмутся, что готовы наперекор своей заячьей

совести, "разумно" смотреть на все, более всего опасаясь какого-либо

риска. Почему приспособленец с душою слизняка кое-кому больше по душе, чем

характер честный, надежный, но беспокойный? Он сказал, что сомневается?

Что ж, докажите, убедите его, не жалея времени и хлопот. Именно в таких

беспокойных, открытых, принципиальных - сила народа, сила партии. Живая

сила.

Он вступился за человека; а почему он не мог вступиться, если уверен в

том, что тот невиновен? Разве лучше было бы, если бы он, будучи уверен в

том, что человек невиновен, наперекор своей совести промолчал бы? Если бы

он - по существу - совершил подлый поступок! Почему же он, совершив

подлость, мог бы ходить среди товарищей, учиться, тогда как, поступив

честно, оказался вне товарищеской семьи и уже не комсомольцем и даже не

студентом!.. Почему - правда, - думал Апейка, вспомнив то, о чем говорил

Алесь, - защищать труднее, чем обвинять? Почему - правда - тот, кто

обвиняет, заранее кажется будто выше? Будто уже самим тем фактом, что

может обвинять, нападать, доказыват? свою преданность! Почему - откуда это

взялось? - тот, кто защищает, будто рискует показать свою мягкотелость,

попасть в оппортунисты? Откуда это взялось, как оно проникло в нашу

действительность, что принципиальность - это только или прежде всего

разоблачать, обвинять? А если обвиняют невиновного, честного партийца?

Обвиняют без убедительных доказательств? Разве ж это менее важно, менее

принципиально - встать на защиту товарища, поддержать его? Разве ж

промолчать, не подать руку помощи товарищу, на которого нападают без

оснований, - не беспринципность? Еще худшая! Похожая на предательство!..

Апейка снова очутился в университетской комнатке, услышал злое:

"Откололся... Докатился!.. Стал прислужником!..

Приспешником нацдемовского охвостья". Заново начал перебирать в памяти,

что говорил Алесь о Гартном. Непохоже было, что парень просто заморочен:

очень ведь трезво, разумно рассуждал. Нет, тут было не слепое

боготзорение. Конечно, что касается Гартного, он мог и не знать всего;

коечего на собрании могли и не сказать по каким-нибудь причинам, -

чего-либо, может, пока нельзя было оглашать широко. Можно допустить и

такое, что Гартный переродился.

Апейка не мог бы абсолютно поручиться за Гартного, но у него, из того,

что он знал, не было оснований считать уверенно, что Гартный - враг, что

Алесь ошибается. Невольно подумалось: не было ли в этой истории с Гартным

подобного тому, что было с ним, Апейкой, когда его "разоблачал" Галенчик?

Тоже речь была "убедительная", с "фактами"! И тут не такого ли порядка

"факты" и не такая ли правда?! Вспомнилось: если так просто было обвинить

в "контрреволюционной пропаганде" одну из минских газет, то разве ж не

могли наклеить так же ярлык врага одному человеку? Тем более что человек

этот мог быть и не совсем невиновен; хотя виновен совсем по-иному. Как

большевик, допустивший ошибки в работе.