Люди на болоте. Дыхание грозы

- Не городи! Не поддавайся дьяволу, который нашептывает тебе! Видит он

все, бог, ждет своего часу! И если увидит, что - время, - скажет свое!

Скажет! Увидишь!.. Придет етот час! Будет ето время! Перемеряется ето все

наново.

Увидишь! Бог скажет свое!

- Дак подождем, - заключил Евхим будто спокойно, снова с той же

скрытой, недоверчивой усмешкой.

- Сила теперь у них! - не заметил усмешки разгоряченный старик. -

Терпеть да надеяться только и остается!

Ждать - когда бог решит!

- Дотерпелись, дождались уже!..

- Дождемся, быть не может! Бог скажет свое!.. Чтоб поляки хоть! - вдруг

переменил тон старик. Сожалея, жаждущий, будто молил: - Хоть бы те уже!

Готовятся ведь давно, пишут в етих, большевистских, газетах...

Евхим только дымил, думал что-то свое. Неожиданно для старика подумал

вслух, твердо, решительно:

- Все же я прихвачу где-нибудь с глазу на глаз етого рябого! И поговорю

с глазу на глаз! - Он произнес "поговорю" так, что даже старик оглянулся

тревожно и настороженно. Евхимовы глаза были прищурены люто, беспощадно.

Евхим как бы поклялся: - Жив не буду, если не поговорю!

- Дознаются сразу, - поостерег мягко старик с сожалением.

Евхим промолчал. Дымил цигаркой, снова опершись о подоконник. Старик

сидел неспокойно, вертелся, ерзал на лавке. То поглядывал на окно, - не

подслушивает ли кто? - то бросал взгляд на старуху, что все дремала сидя,

то напрягал слух - что там, где Чернушкова; беспокойно размышлял, что

делать.

- К начальству какому, что ли, попробовать? - посмотрел на сына, будто

советовался. - Криворотого и то уже как бы жалко, что прогнали...

Подступиться не знаешь к кому.. - Старик выждал минуту, подсказал, с

опаской, внимательно: - Може б... к юровичскому - про которого намекал...

попробовать?..

- Можно попробовать... - не удивился, не стал долго рассуждать Евхим.

Может, и сам уже думал об этом. Вздохнул: - Надежды на другое нет...

Старик обрадовался:

- Сходи.

Езхим шеветьнулся. Бросил, растоптал лаптем окурок.

Громко, со всей беспощадностью сказал:

- Один выход - колхоз. Никуда не денешься! - Добавил так же беспощадно:

- Все равно жить самим не дадут! Да и зачем так жить, как теперь!

Старик помолчал. Неожиданно признался:

- Не примут.

Евхим не перечил. Молча пошел к себе. Старик шагнул вслед:

- Дак сходи ж.

2

Старик посоветовал идти не по шляху: незачем лезть людям на глаза. Из

хаты Евхим подался в сторону гумна, заглянул в гумно, покопался на

пригуменье. Потом уже, в кортовых штанах, в лаптях, в свитке, накинутой на

плечи, вышел в поле, спокойно, будто с какой-то хозяйственной заботой,

направился к лесу. Тропками, не встретив никого, обошел близкие Михали,

выбрался из лесу только у болота.

По кладке - из двух скользких . бревен - перешел мелкую после летней

сухмени речку. За речкой снова свернул с дороги, обминул Загородки. Полем,

тропинками, не выходя на шлях, держа направление на белую знакомую

церковь, и добрался до местечка.

В местечке пошел тоже не по людному главному спуску, а тихой тропкой,

что вдоль яра, вдоль огородов извилисто сползала с горы. Зубрич строго

запретил заходить в помещение, где он работал. Он запретил и тревожить

себя: разве только по крайней необходимости; не каким-нибудь намеком, а

простыми, четкими словами Зубрич ответил, что дело Евхима, в общем, ждать,

когда к нему придут. Только тогда, когда встреча будет необходима, Зубрич

разрешил: можно попросить его о встрече, но не заходя ради этого ни в его

кабинет, ни на квартиру: сообщить через Пёлюха, которого Зубрич устроил

работать на семенном складе. Домой к этому Пелюху Евхим и направлялся

теперь.

Хата была как раз под горою, в тихом, поросшем травою переулке, так

что, пробираясь сюда, Евхиму не надо было опасаться встречи с кем-нибудь

из куреневцев или олешникойцев. Следовало остерегаться разве что

любопытных взглядов из хат да из дворов, но мало ли кто и по какой

надобности мог идти переулком, свернуть в хату! Евхим совсем и не

испытывал беспокойства; и когда подходил к местечку, и когда спускался с

горы, и когда шагал переулком, он чувствовал себя очень спокойно.

Привыкший ходить по свету уверенно, не прячась, любящий порой даже

рискнуть, он считал, что вся эта зубричевская осторожность ни к чему, и

если только придерживался ее правил, то лишь потому, что на это был

твердый приказ Зубрича, и потому, что сердить Зубрича не было никакого

расчета. Правда, его нисколько не беспокоила мысль о том, чтобы не

разгневать Зубрича; чем ближе подходил к месту встречи, тем меньше

теплилась в нем надежда и на Зубрича, и на этот поход, в который он

отправился больше йотому, что просил отец. Во всей этой затее Евхиму

виделся теперь только тот смысл, что будет или не будет польза, а

попробовать - можно. Чтоб не гадать потом. Иного выхода все равно нет.

В хате Пелюха были только жена с ребенком на руках да девочка лет

девяти. Черненькая, похожая на отца, девочка сразу, как только вошел

Евхим, спряталась за мать, тараща из-за материной юбки диковатые,

настороженные глазенки.

Внимательно, не очень радушно смотрела и жена Пелюха, невысокая,

полнеющая, нечесаная, в расстегнутой грязной кофте. Может быть, ее