Люди на болоте. Дыхание грозы

какая-то собранность и вместе радостная легкость, приподнятость; один

взмах руки, другой - и вот плывет среди простора, ширины речной. Шел-плыл

среди гомона, среди бесконечного разнообразия голосов, разнообразия лиц,

порой знакомых, больше - незнакомых. Шли чисто выбритые, шли обросшие

бородами, в помятых кортовых пиджачках, в строгих суконных френчах, в

военных гимнастерках, женщины с городскими прическами и в деревенских

платках; шли крестьяне, колхозники, председатели колхозов и исполкомов,

партийные работники - дети всей свободной белорусской земли, - говорили,

смеялись здесь, в праздничном вестибюле клуба имени Карла Маркса, в

котором собирались самые важные собрания того времени. В одной большой

группе Апейка увидел тесно окруженного толпой Червякова, - люди, большей

частью деревенские, о чем-то спрашивали у председателя ЦИКа, вслушивались,

пересказывали один другому...

Аггейка с радостью здоровался с товарищами, знакомил со своей

притихшей, остро внимательной землячкой. Была в нем даже гордость за себя:

вот сколько знакомых, близких и далеких, по всей, можно сказать,

белорусской земле; радостно было чувствовать, что - не одиночка, не

досужий наблюдатель, а работник в своей семье, в которой столько

товарищей, друзей, что и знают, и уважают, и ценят его. В это утро, среди

бодрого, оживленного говора и шума, не было и следа вчерашнего настроения,

тревожных мыслей; было, чувствовал он, немного неловко за ночную

расслабленность; думалось, что тревоги - от одиночества, от нервного

возбуждения - преувеличены, верилось, что все в конце концов будет хорошо,

только хорошо. Чем больше проходило мимо него радостных, взволнованных

лиц, чем больше нарастал праздничный гомон, тем легче отступали

неспокойные мысли, становилось шире, крепчало радостное настроение,

чувство чудесной, способной преодолеть все на своем пути силы. Было как на

утренней Припяти, среди могучего течения, где так хорошо было чувствовать

силу своих рук, где широкая радость в душе была соразмерна ширине речного

простора. Словно тучка набежала на лицо Апейки, когда увидел подтянутого и

тоже веселовозбужденного Башлыкова, что двигался навстречу, посматривая

уверенно по сторонам, разговаривая с худощавым, обветренным, тоже в

гимнастерке человеком. Поздоровались, обменялись несколькими

незначительными, сдержанными словами; Апейка узнал, что Башлыков приехал

еще вчера утром и живет там же, в "Европе". Тучка набежала, скрылась, и

снова Апейка плыл среди чистого широкого течения, радостный и крепкий.

В конце вестибюля он немного потолкался у книжного киоска, невольно, с

надеждой, поискал глазами белую, скромную книжечку со знакомым портретом.

Не нашел. Не веря, спросил ее и услышал: такой нет. И в душе и вслух

пожалел об этом. Этот случай снова встревожил Апейку, напомнил все

недоброе и неясное, что еще запутаннее сплелось в нем после вчерашней

встречи с Алесем.

Зазвенел звонок, и все направились к дверям, у которых собрались

очереди людей, весело и озабоченно достававших из карманов удостоверения.

Женщина с красной повязкой на рукаве, стоявшая у дверей, указала, где

места Мозырьского округа. Апейка и Анисья пошли по залу, шуршавшему

обувью, скрипевшему креслами, наполненному гулом, сквозь который здесь и

там прорывались оклики. Снова Апейке пришлось сойтись с Башлыковым, даже

сесть рядом.

По мере того как утихало шуршанье шагов, скрип кресел, стихал и гул.

Затихающий зал все больше пронизывало ожидание, не будничное, скучное, а

торжественное, что бывает перед началом важного, выдающегося события.

Ощущение важности момента, особенно волнующее потому, что многие из

сидевших в зале были нечастыми гостями в столице, попали сюда из деревень,

из курных хат, невольно передавалось и Апейке. Тишина ожидания сменилась

оживленным шумом, как только из-за кулис показались члены президиума.

Первым на сцене появился Червяков, медленно, неуклюже протиснулся меж

креслами и столом, стал, обернулся, поглядел, как заходят, садятся другие.

Черные, прищуренные от света настольной лампы глаза внимательно, хозяйски

пробежали по залу: спеша входили припоздавшие делегаты, гости.

Червяков переждал, пока сели все, пока опять установилась тишина.

Наклонив голову так, что только тускло-желто поблескивала лысина, он

заглянул в бумагу перед собой; то и дело подымая довольные, подсвеченные

снизу лампой глаза, заговорил хрипловато, но выразительно и торжественно:

- Уже двенадцать лет идет беспощадная борьба двух начал:

социалистического и капиталистического...[IX созыв. 20 - 26 ноября 1929 г.

Стенографический отчет". Минск, издание ЦИК БССР, 1930. Автор предвидит

возможность упреков в фрагментарности, скупости изложения, упреки эти

почти неизбежны при изложении столь огромной стенограммы. Все же автор

решается представить главу в таком виде, думается, читателю будет

небезынтересно услышать живые голоса, отдаленные временем; они, может

быть, помогут ощутить мысли и настроения той поры, понять сложность

обстановки, понять, вместе с истоками наших побед, истоки ошибок,

получивших позже определение "головокружение от успехов" и подвергнутых